Василий Сахаров - Сын атамана [publisher: МедиаКнига]

– А жесток ты, незнакомец, и говоришь так, будто знаешь, о чем речь ведешь.

– Жесток, говоришь? Чушь. Вот когда батюшка твой сотни тысяч русских людей в землю укладывал или церковь целыми деревнями раскольников выжигает – вот это жестокость. Я прагматик, поэтому предлагаю тебе полсотни воров и предателей ради блага страны и твоего будущего прижать, и только-то. Ты можешь стать императором и должен мыслить по-другому, так что царевич, мой тебе совет – не бойся беды и не оглядывайся чужое мнение, кроме народного, действуй решительно и все у тебя получится.

– Да, кто ты такой!? Ты дьявол или ангел небесный!?

Алексей порывисто вскочил с кровати, а юнец взмахнул рукой, мол, сядь. И дождавшись, пока царевич снова присел, произнес:

– Нет, я ни ангел и ни бес, а такой же человек из плоти и крови, как и ты, только знаю немножко больше тебя и события предвижу.

– И ты говоришь, что я могу победить Меншикова и его партию?

– Уверен, но ты должен действовать без промедления и без колебаний, а победишь или нет, зависит от твоих поступков и решительности.

– А что со мной дальше будет? Ты можешь про будущее рассказать?

– Рассказать можно, но не все. И есть три вещи, которые ты должен знать. Первое, не смотри на запад, а иди на восток. В Сибири мощь Великой Руси, а на западе ее растрата, обман и ложь. Второе, замирись с казаками и Мазепой, и придет срок, ты об этом не пожалеешь. Они добро запомнят и отплатят за него сторицей. И третье, может быть, самое важное. У твоего учителя Никифора Вяземского есть крепостная девка Евфросинья Федорова, она твоя половинка по жизни, и с ней ты будешь счастлив. На этом все. Ты знаешь, что должен сделать, и теперь дело за тобой. Прощай, царевич!

Парень посмотрел в окошко, где начинало светать, и встал, а Алексей спросил:

– Мы еще увидимся?

– Если надумаешь с донцами мир заключить, обязательно встретимся. И если будет интерес пообщаться, тему для разговора найдем.

– Так ты казак?

Но юнец не ответил, а снова резко щелкнул пальцами. На долю секунды от неожиданности царевич моргнул, а когда веки поднялись, в спальне уже никого не было. Дверь прикрыта без запора, горит свеча и предутренняя тишина наполняет пространство помещения.

Алексей быстро прошептал короткую молитву и размашисто перекрестился. Затем он надел гвардейский мундир, прицепил на пояс шпагу и покинул опочивальню.

Под дверью на лавках сном младенцев спали преображенцы, два крепких парня, и будущий император всероссийский прокричал:

– Встать, мерзавцы! – Тайные агенты вскочили и, глядя на царевича, спросонья не узнали его, а он, не давая им опомниться, начал отдавать команды: – Смирно, собачьи дети! Сгною! Где Мухортов!?

– Дык, Ваше Высочество, внизу, – ответил один из преображенцев.

– Сюда его! Живо! Одна нога здесь, другая там!

Мухортов появился через минуту. Он хотел оправдать своих людей и отправить царевича обратно в спальню, но не решился возразить. Алексей Петрович вчера и сегодня – это совершенно разные люди. Вчерашний царевич, высокий и сутулый человек, плакал и выглядел жалко. А сегодняшний, подтянутый и уверенный в себе орел, ни дать и ни взять, настоящий гвардейский офицер.

Поэтому осторожный дьяк промолчал, а наследник престола выговорился и, направившись на двор, тоном, не терпящим возражения и пререкания, бросил дьяку:

– Собирай солдат, своих людей и слуг. Мы отправляемся в Москву.

– Но князь Федор Юрьевич…

– Твой князь в Преображенском дворце, как в ловушке сидит, за свою жизнь думает. И чтобы его спасти, мы должны действовать сами.

– Я понял, Ваше Величество.

Командир преображенцев отправился выполнять приказ, а царевич Алексей, сохраняя уверенность в своих силах и боевой настрой, с удовлетворением отметил, что его впервые поименовали как монарха.

Россия. Москва. 01.03.1709.

Моя миссия в Москве окончена. Царевич Алексей, на что хлюпик и размазня, жить захотел и показал себя с самой наилучшей стороны. Он сделал все именно так, как я ему посоветовал, и добился выполнения поставленных перед ним целей. Впрочем, по порядку.

Во главе немногочисленного конного отряда царевич отправился в Успенский собор, где встретился с митрополитом Рязанским и Муромским Стефаном Яворским. О чем говорили эти два человека, в общих чертах понятно, и спустя час, находясь неподалеку, я услышал колокольный набат, который созывал столичных людей на соборную площадь. Удары большого колокола накрывали окрестности гулом, поселяли в москвичах тревогу и начались такие движения, каких до сего дня мне никогда видеть не приходилось.

Тысячи горожан, словно ждали этого сигнала, толпами стянулись к собору и застыли вокруг паперти. Никто не знал, по какой причине их сюда созвали, и версий было много. Одни говорили, что Москва опять горит, но дымов видно не было. Другие баяли, что Булавин с казаками уже в предместьях, но и этот слух был осмеян. Третьи утверждали, что грядет новая война со шведами, и это было страшно. А четвертые кричали, что наступает конец света, но таких граждан побили и они заткнулись.

В общем, слухи разрастались и множились. Горожан становилось все больше и, наконец, колокола замолчали и на паперти Успенского собора в окружении монахов появились два человека. Один, конечно же, царевич Алексей Петрович Романов, без полушубка, лишь в темно-зеленом мундире со шпагой на боку. Другой, суровый пожилой мужик в черном клобуке и с посохом в руках, ярый борец с еретиками, раскольниками, язычниками и сатанистами, митрополит Стефан.

Толпа замерла, а Яворский умело и талантливо потянул паузу, и когда люди уже начали нервничать, вскинул над головой посох и разразился прекрасной зажигательной получасовой речью. При этом в выражениях он не стеснялся, и рассказал москвичам все, что они уже давно хотели услышать. И честно говоря, я сам заслушался словами митрополита, который умело сплетал их в предложения и прекрасно знал чего ждет и о чем мечтает простой народ. Он двинул тему того, что вчера ночью царь был отравлен проклятыми еретиками-лютеранами, которые именно сейчас над трупом заступника православия, аки вороны рвут Святую Русь на части. И пока это происходит, законный наследник престола, сирота и страдалец, вынужден спасаться в святом храме и просить русский народ о помощи.

От такой экспрессии и умелой подачи информации, москвичи ошалели и реакция их была предсказуема. Горожане ловили каждое словечко Стефана, и поскольку народ на Руси к чужому горю не равнодушный, на царевича смотрели как на жертву обстоятельств и последнюю надежду всего православного мира. А Стефан, видя такую реакцию, еще маслица в огонь добавил, и понес такую ахинею, что меня за малым на смех не пробило. Однако я сдержался и очень правильно сделал, ибо в отличии от меня горожане словам митрополита верили.