Максим Форост - Вперед, государь!

Дома я застал Терезу шарящей в моих бумагах. Что она там искала, я в ту же секунду понял, и потому выставил её вон. Сразу же проверил: самое ценное лежало в ящике стола на прежнем месте. Уверен, что она, всё-таки, нашла то, что искала… Но обо всём расскажу в своё время.

Я приказал Эфестиону, который отвечал за порядок в стране, приводить схваченных на разбое налётчиков ко мне лично. Допрашивая, я задавал им простейшие вопросы:

— Кто ты такой? С кем ты связан? И сколько человек в твоей шайке?

Налётчики с дерзостью называли имена соучастников. Это срабатывал святой принцип простодушия. Эфестиону и его гвардии оставалось только разыскать и схватить сообщников, подавив их сопротивление. Но неожиданно один из «вольных варягов» стал лгать и изворачиваться.

Лгал он так ловко, что я приготовился отпустить его как невиновного. А разбойник выхватил из-под одежды кинжал и бросился на меня. Ксанф метнулся к нему через комнату и успел пригвоздить его к гардинам в прихожей. А ведь душегуб перед этим горячо клялся, что не имеет при себе оружия!

Я был в отчаянии. Проходимец растянулся на ковре мёртвым, а на гардинах расползлось пятно крови. Какое счастье, что ни отца, ни матери не было в тот час дома!

— На ковре и гардинах теперь пятно от крови… Да уберите же отсюда убитого, — велел я. — Пятно надо чем-то вывести. Срочно.

Я не хотел, чтобы родители опять видели кровь. Ни о чём другом я в тот миг и не думал. Но Гальмикар, наклонившись ко мне, жёстко встряхнул меня:

— Государь, какое пятно? Ты сам-то понимаешь, что происходит? Базилевс, люди начали лгать! Они хитрят и изворачиваются, — с каждым словом он встряхивал меня всё сильнее: — Люди второго мира ведут себя не так, как им свойственно!

Я молча оглядел этеров. Эфестион первым высказал то, чего все опасались:

— Государь! В мире нарушен святой принцип простодушия.

Пока я осмысливал, что же с нами произошло, явился старшина дворцовой стражи и доложил, что принцесса Тереза исчезла. Я бросился к столу и выдвинул дальний ящик. Тревога себя оправдала: бумаги были похищены.

Я сказал это этерам, а сам в бессилии опустился на стул.

— Что было в бумагах, государь? — Ксанф вывел меня из оцепенения. — Военные документы? Планы укреплений или карты армейских перемещений?

— Обычные листы, — я с трудом выговорил. — Это мои песни. Старые трувёрские песни, ведь я же Трувёр. Это черновики, а с ними… совсем чистые листы. Они тоже пропали, их нет.

Через два дня был начат поход. Не погоня за беглянкой Терезой, хотя её измена не шла у меня из головы, а именно военный поход. Он понадобился, потому что колесницы Восточных Сатрапий близко подошли к нашим пределам. Это был последний набег на наши границы.

Мои подданные с горечью говорили: это была последняя осень, когда у страны ещё были границы.

Мы шли по разорённой земле. Помню, что калиги, мои армейские сапоги, натёрли мне ноги, а зажившая рана вдруг дала о себе знать. На вёрсты вокруг не было воды для питья: неприятель отравил ключи и колодцы. Не знаю, действовал ли на меня яд второго мира, но желания испытать это на опыте не возникало.

Воины брели, опираясь на копья, а лошади шли, свесив до земли гривы. К вечеру третьих суток мне принесли немного воды в солдатском шлеме. Я мог её выпить, а мог и отказаться. Но, подражая моему кумиру Александру, я картинно вылил её посреди дороги. Сделав это, я вдруг устыдился ложного пафоса. А Гальмикар сказал, что мой поступок произвёл на армию впечатление. Воины одобрили меня не только за то, что я делю с ними жажду, но и за то, что терплю и обуздываю желания.

Мне интересно, что сказала бы на это Тереза. Наверное, она бы усмехнулась и презрительно повела плечами. Белыми, выступающими из-под выреза платья плечами… Признаюсь, что с её исчезновением меня не перестало тянуть к ней!

Наконец, мы нашли лес, в котором бил чистый родник. Припав к воде лицами, воины утолили жажду. Кажется, ничего нет вкуснее обычной воды! Ниже по течению разлилось малое озерцо. Мы искупались. Озерцо обступили деревья с огромными дуплами и с расколовшимися сверху донизу — от крон до самых корней — стволами.

Гальмикар с благоговением прижался щекой к дуплистому дереву и, прикрыв на мгновение глаза, выговорил:

— О небо и земля, я помню этот лес! Я из него вышел.

Я огляделся и испытал такое же чувство. Оно известно лишь жителям второго мира. Это чувство, когда ты внезапно узнаёшь свой лес.

— О! Из него вышел и я.

Я вспомнил эти деревья. Вспомнил, кем ощутил себя, когда моё дупло раскололось и я оказался в лесу — нагим безымянным бродягой. Живы ли ещё те добрые звери, что послужили мне в первые часы, а может быть и годы моей жизни?

Я вытер слёзы, и к нам с Гальмикаром подошли Эфестион и Ксанф:

— Базилевс, скажи откровенно, что за листы унесены принцессой?

Собравшись с духом, я в первый раз рассказал им историю своего появления. До той поры я сберегал это для себя и ни с кем не делился.

— Когда я вышел из ствола дерева, я не осознал себя ни отпрыском царя, ни сыном крестьянина — я был безродным. Но Некто навёл на меня сон, и я уснул, прижимая руки к ребру. Когда же проснулся, то увидел, что держу стопку исписанных листов бумаги.

— Листы из твоего ребра? — удивился Эфестион. — Плоть от твоей плоти?

— Да, друг, — я согласился, — плоть от моей плоти. Это были песни, которые горели во мне, когда я был Трувёром, песни о героях и славе. А в самом конце кипы бумаг оставалось несколько чистых страниц.

Пока я подбирал слова, Ксанф сочувствующе вздохнул:

— Государь, если ты вспомнил, как вышел на свет, значит, что-то важное грядёт в твоей жизни.

Тогда я рассказал друзьям самое главное:

— На чистых листах стал возникать рассказ о моей жизни. Я читал его, и мне открывался мир, в котором я почему-то был мал и почти несмышлён.

— Так вот почему ты прятал эти листы, базилевс! — вскочил Гальмикар.

— Я ощутил себя малым ребёнком! — я почти выкрикнул. — Вот таким крохотным. Оказалось, что я еду в поезде, а за окном появилась она — Тереза, красивая и притягательная! Вот тогда-то я в ужасе понял, что хочу, но, наверное, не могу сюда вернуться. О, сколько труда мне стоило найти дорогу обратно! Для ребёнка в том мире это почти невозможно.

В лесу зашумели деревья, звонче зажурчал родник, а в скрытой от посторонних глаз дали постанывал вяз, раскрывалось его дупло, и появлялся на свет человек…

— Эти листы — ворота в первый мир? — не выдержал Эфестион. — С ними можно уйти и этим разрушить три святых принципа? Сир, вот такие листы похитила лжепринцесса! — он принялся топать ногами и осыпать Терезу оскорблениями.

Ксанф и Гальмикар вскочили на ноги, и вот уже все трое поносили Терезу на виду у моих воинов. Я вынужден был встать и опереться королевским мечом о землю. Тот, кто утратил уважение подданных, утрачивает все титулы. Белой Принцессы больше не было. Но она оставалась той женщиной, к которой меня тянуло. Этеры замерли передо мной, признавая моё достоинство как повелителя. Я стиснул зубы.