Максим Форост - Вперед, государь!

Рассказать ли тебе? Рассказать тебе, путник, что случается в царстве Стихий, когда закипают подлинные страсти и треволнения? Узнай, как могут потрясти вселенную настоящие, сильные, полновесные чувства!…»

I

У царя Всеведа огненно-золотые космы, а борода — густая и чёрная-пречёрная. Правда, щёки его круглы и одутловаты, а чело исчеркано морщинками.

«Хму-урыми такими морщинками…», — решила Прея. Она внимательно изучала отца. У Преи, как всегда, гордая осанка и царственное округлое лицо. Это у неё в отца. Ослепительная Прея сегодня старательно показывала неудовольствие, брезгливо держа свои полноватые губки.

На вершине небосвода, высоко в золотых чертогах, Всевед принимал единственную замужнюю дочь. Её, солнечную Прею, окружали полудницы — облачные девы в белых, как лебединый пух, накидках. Но сегодня служанки-полудницы явно напуганы. Всевед насторожился, его чёрная борода встопорщилась тучей.

— Рассказывай, — он приказал, грозно упирая в бока руки.— Ну, и как вы живёте?

«Держись теперь, муженёк!» — солнечная Прея победно оглянулась на того, кто топтался за её спиной.

— А хорошо, что ты сам об этом спросил, отец! Да, есть причина пожаловаться. Мой Месяц со мною холоден! — сообщила она так, будто что-то от отца требовала.

— Как ты сказала? — прогромыхал бас Всеведа.

В его золотых чертогах всегда обилие домочадцев, а теперь они попрятались — как обычно, когда Всевед начинает гневаться. Ветры, падучие звёзды, радуги, планиды — никто не хочет попасть ему под горячую руку. А Прея, она же Дива-Солнце, она же юная Весна и зрелое Лето, зябко передёрнула плечиком и опять презрительно бросила:

— Мой Месяц со мною холоден, ты это слышал. Он — невнимательный муж и непылкий любовник. Отец, ну, разве он пара мне — Солнцу?

— Разве! Что значит — разве? — Всевед пророкотал тихо, как далёкий гром. — Это я, что ли, выбирал тебе мужа, а?! Дива? — его плащ на миг распахнулся, на поясе блеснул Молния-меч, девы-полудницы из Солнцевой свиты сбились в испуганную стайку. — Что это — разве, а? — рокотал Всевед. — Ты сама отыскала этого пастуха! Я ли не прочил тебя за Вихря Вихревича? Вихрь — силён, Вихрь — могуч. Не вороти нос, когда я с тобой разговариваю! Пастух, видите ли, сыграл тебе что-то на дудочке! — Всевед потихоньку свирепел.

Месяц, молодой зять Всеведа, стоял, втянув голову в плечи. Ну да, он был простым пастухом. Что с того? Когда он пас тучных коров, златорунных овнов и кобылиц из небесного стада, он играл сам себе на свирели. А Дива-Солнце подошла и сказала: «Хочешь быть со мной, музыкант? Возьми меня! Я хочу, чтобы ты любил меня». Ненаглядной Красоте не откажешь. Ясный Месяц и мечтать-то не смел, чтобы его полюбила сама Дива-Прея — Красное Солнце.

— Он изменил мне, — припомнила Дива. — Правда, всего только раз.

Всевед поперхнулся, но тут же опомнился:

— Да как он посмел?! — выкрикнул.

Вот — опять кругом пророкотало. Ветры и полудницы затаились по углам. Гулкие громы — слуги Всеведа — побежали, топоча сапогами, по всему чертогу. На земле, должно быть, в этот час затаилась буря, вот-вот она вырвется на свободу и разразится сокрушающей грозой.

Свет-Сокол Месяц приготовился к худшему. Он осторожно снял с головы подаренный тестем двурогий венец. Положил его на пол. Туда же сложил плащ — весь синий и в частых звёздах. Одно неловкое слово — и тестюшка Всевед, если не схватится за меч Молнию, то просто вышвырнет его в три шеи обратно к коровам. Сокол-Месяц преданными глазами поглядел на Солнце: может, ещё простит, передумает на него жаловаться? Эх, всё-таки краше её, такой любимой, по всему небосводу не сыщешь.

— Ты не спрашиваешь, с кем он мне изменил? — Дива как будто приговорила его ледяным голосом. — С моей полудницей!

— С бледной звёздочкой Зверяницей! — выскочила из свиты другая полудница, румяная и завистливая Дневница.

— Пошли вон отсюда! — гром прогремел прямо здесь, во дворце. С маковок посыпалась смальта. Это Всевед сгрёб Светлого Сокола за шиворот: — Я ж тебя, ничтожного, на куски изрублю, — меч Молния сам собою полез из ножен, — я ж куски твои по земле раскидаю. Меча моего захотел испробовать?! Навек останешься, Месяц, косым и щербатым! Дочерью клянусь: быть тебе изрубленным моим мечом Молнией!

Хрустальные двери от крика Всеведа со звоном пораспахивались. Всевед поволок несопротивлявшегося Месяца.

— Прочь отсюда! — ревел он, топая ногами. От его топота хрустальный пол жалобно звякнул и побежал трещинками, посыпался вниз, на далёкую землю, крупным кристальным градом. В полу зазияла дыра над бездной. Всевед поднял зятя за шиворот.

— Папочка, не надо, не делай этого! — опомнилась Дива, Прея, Жива, Солнце — ой, как много имён у Стихий. — Я же люблю, я всё равно люблю его! — поздно же, поздно спохватилась Царевна. Папочка-то царь гневлив и скор на расправу. Разве забыла?

— Аааххх! — Ясен-Свет Сокол-Месяц рухнул в пропасть, и кругом него засвистела бездна.

Дива-Прея ещё хватала отца за руки, стенала и каталась по полу. Её царственная алая накидка зарей-облаком соскользнула в пропасть, к людям. Всевед затопал на дочь ногами:

— Замолчи, ты глупая, дерзкая, непокорная! Ты — сво-е-воль-ни-ца! Я же говорил тебе: ты лучше бы Вихря, самого бы Вихря полюбила! А на этого Пастуха плюнь! Забудь!

— Да что ты понимаешь-то? Что ты наделал-то, а? — кричала на отца Солнце. — Мы сами с ним разберёмся. Без тебя!

— Ах, сами! — Всевед сгоряча ухватил дочь за косы, Прея взвизгнула. — Вот сами и разбирайтесь! — он выкрикнул и спихнул её в ту самую бездну.

Из пропасти долетели крики и эхо. Царь распрямился — злой, страшный. Чёрная борода всклокочена, огненные волосы торчком. Окинул полудниц взглядом, зыркнул на звёзд и ветров.

— Кто ещё захотел?

Из стайки полудниц выскочила испуганная Зверяница — та самая, бледненькая звёздочка в лебединой накидочке, и очертя голову ринулась вниз с небосвода.

— Соко-олик Я-я-ясный!… — тоненько заструился её крик где-то над облаками.

Всевед мрачно потеребил бороду и погрозил в провал над бездной:

— Кем, падая до земли, себя почувствуете, тем на земле и окажетесь! — заклял вдогонку. Полудницы боязливо переглянулись. — Дневница! — окликнул Всевед. Румяная полудница вздрогнула. — Яблочек золотых им сбрось на дорогу, — буркнул, ни на кого не глядя.

— Всем троим, что ли, по яблоку? — Дневница презрительно подняла брови… и прикусила язык. Грозного царя два раза не переспрашивают.

«…Ты быстро ушёл от меня, путник. Не страшно! Рассказывать я могу любому. Мне неважно, где он — на земле или в небе. Для меня почти нет высот и расстояний. Крестьянин, эй! Смотри, смотри скорее! Эх, проглядел. Ты не увидел, как Месяц падает с неба…»