Максим Форост - Вперед, государь!

— Посадите вы, что ли, на цепь вашего Покатигорошка! Сидел бы дома на печи до самого полнолетия.

А Малец уже развернулся в полный рост, выше приёмного папаши сделался. Для забавы он стал зимой на реку ходить и глушить рыбу молотом. Как шарахнет балдой-кувалдой по льду, так вся рыбина и плавает кверху брюхом мимо проруби. Успевай вычерпывать.

— Ну ты и Балда! — рыбаки только ахали.

Балда злился на прозвища. Как-то раз, осерчав, он трёхлетнего бычка так ущипнул за шкирку, что одним щипком содрал всю шкуру. Голая туша так и рухнула посреди улицы. В другой раз уже боялись задевать Малого.

Только местный знахарь, покурив да поразмыслив, закатывал глаза и нечто бормотал про Найдёна:

— Поле не меряно, стадо не считано, а пастух-то рогат… Щипком тучу с неба срывает, кнутом облака нагоняет… Громовник-Месяц, Ясный Свет Сокол… Был-то мальчик-с-пальчик, стал-то малец с палкой, а будет Молодец С Палицей…

Ближе к весне Молодец стал тосковать. Особенно звёздной ночью. Выходил из дому, садился на крыльцо и глядел в небо, в самую ночь. Как будто говорил там с кем-то, хорошо знакомым.

— Куда уставился? — ворчала старуха. — Месяца ищешь? Нету его давно, свалился оттудова.

Когда запели соловьи, Молодцу вовсе невмоготу сделалось. Среди дня бросил работу (а он с рыбаками сети чинил и лодки смолил) да повалился в ноги старику со старухой, прямо в пыль, прямо на людях:

— Мочи нет больше, — взмолился окрепшим басом. — Сватайте за меня Ненаглядную Красоту, семи мамок дочку, семи братьев сестру!

Соседи-рыбаки переглянулись: совсем силач умом тронулся. Старик и старуха, сжались, замялись. Старик, кажется, один из всех догадывался, кто таков их приёмный сыночек:

— Так соколик мой, светик наш ясненький, где же её нам найти — саму-то! Ненаглядную, то есть… — старик осёкся, боясь при соседях лишнее слово сказать.

— Так не сосватаете? — вскочил Балда-Покатигорошек. — Ну, так я себе лошадь беру и палицу мою! Искать её еду, — сказал и сделал. В тот же день уехал прочь из рыбачьего посёлка. Больше его здесь никогда не видели.

Той же самой весной — просто вёсны в тот далёкий край приходят попозже — Зверяница-Снегурочка тайком от новых отца с матерью стала грустить. На людях казалась весёлой и приветливой, первые парни городка ухаживали за ней. А Снегурочка лишь хлопала глазами: кто из них кто? Этот, кажется, Лель, молодой купец, а другой — это Мизгирь, пастушок-свирельщик… или наоборот? Как их не перепутать, как отличить одного от другого? У людей, как выяснилось, всего по одному имени, но похожие лица — разве запомнишь! То ли дело у Стихий: имён много, а не перепутаешь. Да и чего хотят от неё Лель и Мизгирь? Непонятно. Кажется, они её любят. А разве люди умеют любить? На небосводе Зверянице говорили, что любовь — это чувство Бессмертных Стихий! Грустно, тоскливо ей здесь, одиноко.

— Месяц мой Ясный, Финист мой Светлый Сокол, — зашептала как-то раз среди ночи, да так горячо, что отец проснулся, прислушался и тихонько сел на кровати.

Нежданная его дочка глядела в окно на частые мелкие звезды и молила кого-то:

— Родненький мой, ты опомнился. Ты как от сна пробудился, очи открыл, а вспомнил-то не меня — ты её вспомнил, Красу твою Ненаглядную. А меня, Месяц мой Светлый? Позабыл разве? Пёрышко твоё, Финиста Ясна Сокола, хотя бы мне урони! — взмолилась и зачастила как заклинание: — Пёрышко Сокола, любовь Ясна Месяца, как Цветок Аленький, заревом сияет, ярким огнём полыхает. А моя-то любовь — как Рябиновый Цвет, красной ягодой горит, алым соком пьянит. О, Рябиновый Цвет и Цветок мой Аленький! Друг друга найдите, друг в друге прорастите.

Отец осторожно подошёл, она его заметила и виновато в темноте улыбнулась. Жалела, что разбудила. Отец тихо сел рядом и помолчал, разглядывая те же самые звёзды.

— Кто же ты, дочка? — он тихо спросил, боясь разбудить жену. — Я вижу: ты не простая, нездешняя. Верно, не из земных жителей. Уж мы-то с мамой знаем… Ты — полудница, милая?

Зверяница промолчала, а отец бережно положил ей на плечо свою руку. Дочка коснулась её щекой, хотя всё так же смотрела в ночь на звёзды.

— Знаешь, — заговорил отец, раздумывая. — После той грозы, что всех напугала, нет на небе одной звездочки. Моей самой любимой: вечерней зорьки-зверяницы, — он посмотрел в глаза дочери. — Не ты ли?

— Я… — призналась полудница.

— Тогда ступай! Ты непременно найдёшь твоего Финиста, — заверил отец. — Кто он, дочка, сам Светлый Месяц? Так ведь и ты — полудница. Не то, что мы с матерью. Полуднице даже Стихии быстрее помогут. Правда же, дочка, вот за городом лесок есть. А всякий лес между землёй и небом растет. Будто два мира связывает. Где же ещё тебе чудных помощников встретить? Иди, иди, ты лучше меня знаешь, кого в лесу искать надобно. Ступай же, доченька, ступай по утру! И счастлива будь…

…Если по дремучему лесу идти, не переставая, так долго, что в кровь изобьются ноги, если не заблудиться в том лесу и ни разу не свернуть, то кончится земной лес и начнётся лес облачный — вековечный и заповедный. Тот лес — уже не мир людей и зверей. Чей это мир, того смертным знать не положено. Так напутствовал Зверяницу приёмный батюшка.

«…И-и-и, добрый горожанин. А ты, гляжу, не так прост и тебе многое ведомо. А ну-ка, зачем отослал ко мне свою дочку? Признавайся! Думаешь, что меня разжалобить можно… За все века такого не было, чтобы я сплетённый узор распускала!

Ладно уж… Считай, что разжалобил. «Рябиновый цвет», она сказала? Я сделаю два узелка в моём кружеве. Узелков ей не миновать, они Судьбой предписаны, а вот в самих узелках пусть поведёт себя, как сумеет. Я там рябиновые ветки воткну: одну с цветками, а другую с ягодами. Первая — её влюблённость, вторая — сама любовь. То есть то, что останется, когда с влюблённых глаз пелена спадёт.

Ступай, ступай по утру, полудница. И осторожна будь!…»

По утру Зверяница собралась в дорогу, простилась с отцом и матерью и покинула их городок.

Орёл, Ястреб и Ворон кружили над чащей леса.

«…Вам, людям, окажись вы на тех же болотах в тот час, Птицы показались бы грозой, градом и вихрем. Одни сосны в лесу знали, кому перепугано кланялись своими макушками!…»

«Её нигде нет!» — сложил крылья-тучи Орёл. «Её нет, и не было!» — Ястреб выпал градом куда-то за край леса, на людские посевы. Ворон Воронович не ответил, вихрем покружил над лесом и сгинул.

На болотах, что лежали в самой чаще этого леса, недавно выросла избушка. Князь-королевич приходил туда всякую ночь и, случалось, заглядывал днём.

«…Но днём-то гораздо реже, охотник! Днями супруга встречала его в облике болотного чуда. Ночами же, когда зоркие глаза Птиц засыпали, она была его женой — Красой Ненаглядной. Вот тогда из окон избушки лился розоватый свет. Окажись ты в лесу среди ночи, охотничек, ты увидел бы свет из окон и подслушал бы разговоры…»