Максим Форост - Вперед, государь!

— Ззззв… Сссс…

— Снегурочка?

— Да! — выпалила полудница, стискивая под благословенным вышитым убором горячее и яркое как огонь золотое яблоко…

«…Эй, охотник! Посмотри! Над макушками дремучего небесного леса, который кажется тебе мрачной дождевой тучей, летят ворон, орёл и ястреб — вихрь, гром и град. Я позже расскажу тебе, что это за птицы. Они выискивают, нет ли где хозяйки третьего золотого яблока. Не находят: она хорошо спряталась. Она, если помнишь, летела с небес и отчаянно кричала, пока не упала в грязи, болота и топи.

Знаешь, охотник, ведь если узор судеб уже сплетён мною, значит, я могу отдыхать и просто разглядывать, как будут выкручиваться из моих кружев простоватые люди и гордые Стихии…»

Под высоким небом лежала страна земледельцев. С бревенчатыми избами, кое-где с теремами и немощёными дорогами. Страна на краю леса… Кабы не этот лес, а заливные луга, то пахарям было бы сподручнее распахивать поле. Тогда бы не было в том краю так голодно.

В бревенчатом тереме пожилой царь, не оглядываясь на царицу, мерил шагами покои и в пол уха слушал сановника. Сановник, кутаясь в шубу — от беды подальше, — что-то говорил в полголоса:

— …ещё сообщают, государь, что ко всем твоим бедам луна и солнце с неба пропали.

— Ох, трудно, — царица вздохнула и покосилась на мужа. — Не к добру, не к добру.

Государь, вышагивая, только бородой мотнул и плечами передёрнул. Советник тоже вздохнул и собрался с духом:

— Недород у нас, неурожай седьмой год, а сынок ваш…

— Ох, трудно, — заторопилась и заёрзала царица.

— …а сынок ваш, гм, князь-королевич то есть, безобразничает.

— Славка-царевич?! — царь-отец нашёл, на кого злость сорвать: — Высеку! В лес паршивца вышлю! Говори, чего натворил.

Царица обомлела. Сановник замялся, плотнее в шубу закутался и глаза отвёл:

— Мальчик-то ваш… гм… большой стал. Столб в небо упирает, ну, в смысле, булаву поднимает… Уф, — советник аж упарился со стыда. А без кривотолков как объяснишь, что творит-то царевич? — Девкам окна стрелой пробивает! — выпалил что есть духу. — Купцовой, стрельцовой, писцовой дочери да ещё и ключнице вашей.

— Стервец! — взвился старый царь. — Охальник! Женить паскудника — хоть на ком, хоть на лесной девке, на чуде болотном, а немедля женить!

«…Эх, государь! Помнил бы ты, что царское слово — закон и враз начинает сбываться, тогда б и не говорил таких слов в неправильный час. Царевич-то ещё и не знал даже, что про него уже царёв приговор вышел и царская воля сгоряча высказана…»

Лес их был тёмен и глух. В потаённом месте в лесу была заводь, где хорошо побродить с собакой да поохотиться на уток. Вот только охотничий пёс вдруг отчего-то прижал уши и шастнул напролом в самую гущу. Не догнать и не уследить, куда унёсся. Царевич метнулся туда-сюда по лесу, но только потерял тропку и скоро понял, что кружит возле болота. Он испугался. Встал, чтобы оглядеться, прислушался. На болоте что-то хлюпнуло, и вдруг раздался голосок, тихенький и осторожный:

— Князюшшшка, королевиччч, помоги мне, миленький, выручччи, а? Что тебе стоит? — кто-то с трудом выговаривал слова нечеловеческим ртом.

— Кто это? — царевич дрожащими пальцами укладывал на лук стрелу. — Покажись.

— Только не бойся, пожжжалуйста.

Из топи возникло болотное чудо с огромными влажными глазами, лягушачьим ртом, гладкой тёмно-зелёной кожей и руками-ногами — длинными, суставчатыми да с ластами-перепонками.

— Ой, не шстреляй, не шстреляй! — взмолилось чудо, зажмурилось и так по-девчоночьи стало отмахиваться руками-лапками, что парень пожалел его и опустил лук. Чудо держалось на расстоянии и мелко-мелко дрожало, как от холода.

— А ты вообще кто, чудо? Мальчик или девочка?

— Дурень, — обиделось чудо. — А я — та дурёха, что отца разозлила, вот он меня и проклял.

Царевич сглотнул, понимая и принимая услышанное близко к сердцу:

— Меня папаша тоже проклясть грозится, — он передёрнулся. — Слышь? А чего тебе надо-то?

— Женись на мне, — чудо распахнуло глаза и ухватилось лапками-руками себе за плечи и шею. Так делают женщины, когда решаются на что-то отчаянное.

Вот тут бы и бежать царевичу сломя голову. Мало ли ещё соседских князь-королевичей в этот лес забредёт. Он не последний.

— А… — выдавил он. — А какая ты, когда настоящая? Посмотреть бы… прежде чем…

Чудо задрало в небо голову и по-деловому сощурилось:

— Птиц нигде не видно? Особенно орлов и воронов? Прячусь я.

Шкура болотного чуда вдруг треснула сверху донизу и отпала, как сброшенная одежда. Нагая дева стояла, окутанная лишь розовым сиянием, и закидывала назад свои волосы. Зарево пробирало лес всё дальше и дальше. Свет играл на влажной коже девы, на её боках, животе, груди. В руке, отведённой чуть в сторону, лежало золотое яблоко.

— Что? Хороша? — спросила Дива-Прея, небесная Стихия солнца.

Царевич задохнулся. Он выронил к ногам лук и стрелы. Он хотел что-то сказать, но, похоже, так и не выговорил. Прея-Жива, не пряча наготы, усмехнулась:

— Ты полюби меня, человечек! Я — солнечный жар, я — плодородие. Полюби и женись. Но так, чтобы твой батюшка-царь нас непременно благословил, запомни это! Я заклята. Выручи! Царёво и отцово благословение мне силы вернёт да с заклятьем моего отца и царя поборется.

Она торопливо зыркнула в облака, углядела краешек птичьего пера и всплеснула руками. Лопнувшая шкура сама на её плечи накинулась и накрепко пристала. Опять возникло болотное чудо:

— Открываться нельжжжя мне, — прошепелявило. — Силёнок пока мало. А я отплачччу: урожай и достаток всему царству будут. Обещщщаю. Вот только… жжжить с тобой мы здесь будем. Договорились?

Царь-отец едва услышал от сына новость, так чуть было тут же сознания не лишился. Сказал, что в висках у него заболело и в груди вдруг закололо. Но позвать велел не лекаря, а сановника. Тот долго слушал сбивчивый царский шёпот, потом соображал, кутаясь в шубу. Наконец, высказал то, что на уме вертелось:

— Благословляй его, государь, не мешкай! Не каждый день сама богиня Жива за смертного парня замуж просится.

Так и сыграли в царском тереме странную свадьбу. Жених был пьян вусмерть, а ошалевшие гости гуляли отчаянно. Невесты же на том свадебном пиру и в помине не было.

Всем хорош Мальчик-с-Пальчик — ловок, увёртлив, пронырлив. С приёмным батькой они уже трёх купцов объегорили. Лошадь им продали, якобы говорящую. А на конюшне у купца Крошка выбирался из лошадиного уха, отмыкал засовы и уводил лошадей. Да ещё после залезал в дом и таскал у купца кошельки с деньгами. Старик же поджидал его на дороге.

К досаде Малыш принялся быстро расти. Скоро он и нрава сделался неспокойного. В половину возраста, когда дети ещё в салочки играют, он уже носился по улицам и поколачивал палкой детей-приятелей. Кому руку поломает, кому ногу вывихнет. Костоправу уже опостылело грозить старикам: