Максим Форост - Вперед, государь!

— Не серчай, Несравненная, — упрашивал царевич. — Это же батюшкина просьба, а не моя. Обычай в нашей стране такой, гм… — никогда прежде он о таком обычае не слыхивал. Но советник ему сказал, что так, дескать, всегда заведено было: — Невестка должна свёкру каравай испечь и новую сорочку сшить. А не то… гм… папаша благословение назад заберёт.

— Ты соображаешь, кому говоришь это? — Дива-Солнце жгла раскалённым взглядом. — Я — богиня, я — Дива, Жива, Прея, Ненаглядная Красота. Я — Несравненное Солнце! Мне ли для смертного мужика исподники шить и булки печь?

— Богиня, — пробормотал царевич и обиделся. — Сама же просила: полюби, полюби меня. Ну, Преюшка, — стал уговаривать, — у нас же семь лет неурожай, понимаешь? А отец с матерью стары шибко. Во-от… — протянул он.

— Советник, что ль, тебя надоумил? — Дива догадалась. Пораздумала немного и смилостивилась: — Умный он у вас. Беды от него жди.

Дива почерпнула ладонью в воздухе и извлекла огненный комочек, до того как будто бы на её груди спрятанный.

— Что это? — воспрянул царевич. — Золотое яблочко, да? Молодильное, — догадался он. — Для отца с матушкой?

— Молодильное, да не про тебя, — отрезала Дива. — Такие на Вековечном Дереве зреют. Жар-Птица пролетит и цапнет его. А одно яблочко — целый год жизни, да с ним урожай, и здоровье, и молодость. Вот год за годом здоровье и молодость убывают.

— Какая Жар-Птица? — царевич похлопал глазами. Прея смерила его презрительным взглядом:

— Садись-ка в подпол и носа не высовывай. Не для людских глаз то, что произойдет! Знай сиди себе и помалкивай. В полночь я из дома выйду.

В самую полночь, когда выпь трижды прокричала плачущим голосом, Дива-Солнце вышла из дому в лес, а царевич не утерпел, выскочил из подпола и прильнул к малому оконцу, что наверху, почти под потолком. На краю болота Дива перекинула с руки на руку золотое яблоко, и было слышно, как она выкрикнула:

— Эй, семеро мамок и семеро богатырей-братьев! — ночной лес вздрогнул, сосны перепугались и обронили хвою. — Помнит ли кто Несравненное Солнце, Морского Царя дочь? Кто верен, явись ко мне немедля!

Вскричали треснувшие от урагана деревья. Поднявшийся ветер повалил их. У царевича под ногами затряслась земля. Показалось, что даже небо накренилось и будто поплыло. С небес долетел вой и свист — это сорвались два созвездия, одно Лось или Медведица, второе Лосёнок иль Медвежонок. Четырнадцать звёзд, падая, сожгли макушки деревьев.

На Диве-Солнце платье вспыхнуло огнём и сгорело. Нагая, она раскинула руки, разметала как плащ волосы и закружилась. Семь великанов пронеслись над ней как тучи, семь грозных дев явились в клубящемся воздухе. Громом загремели мельничные жернова, молнией зашнырял туда и сюда ткацкий челнок. Вспыхивали во тьме иголки, печным жаром раскалилась гроза.

Застонала земля. Лес вздрагивал от ударов. Вот, явился раскалённый в грозу хлеб, пала на землю свитая из вихрей рубашка. Солнце-Царевна собрала разметавшиеся волосы, перетянула их узлом на затылке и одобрительно кивнула помощникам:

— Вот и молодцы, созвездия, на славу потрудились! Вы, братцы-богатыри, друзья по детским забавам, и вы, мамушки, няньки-воспитательницы. Не забуду вас, когда домой вернусь!

Слуги низко поклонились разжалованной Царевне и пропали, как будто здесь и не были. Только развороченный бурей лес кое-как шевелился — да Прея-Солнце зябко на ветру в какой-то плащик по нагому телу куталась.

Царевич шарахнулся от окна и хотел снова укрыться в подполе. Так страшно вдруг сделалось, он же тайны Бессмертных Стихий подглядел. Красавица Дива уже вошла в дом. Царевич еле отвёл глаза. Даже дух захватило. Вот ведь — как заворожила его, право слово! А взгляд-то у Царевны не нежный да и улыбка-то не ласковая — скорее властная, повелительная.

— Чего уставился, мой человечек? — природная Стихия Прея никак не могла запомнить людские имена. С высоты её дома все люди на одно лицо кажутся. — Вот тебе каравай, а вот держи сорочки. От каравая кусочек съешь, месяц сыт будешь. Крошки в поле выкинешь, урожай и вернётся. Я уже ему приказала. Я — богиня Жива, я своё слово держу! Мне только напоминать надо, кто из вас чего попросил, а то мне все просьбы людей не упомнить… Сорочки отцу с матерью отдай, не простые они, молодильные. Их грозовым дождичком окропило. Дождь от грозы — вода студеная, на огне молний кипяченая, он же — молоко тучи-кобылицы. Ясно тебе?

Заворожённый царевич протянул руки к подаркам. Как же не ясно? Чего тут не понять.

— Дедушка мой, тоже царь, батюшкин тесть, также вот омолодиться хотел, чтобы подольше царствовать. Только он не в грозу, а в три котла с водой и молоком нырять принялся. Убился до смерти.

Прея фыркнула:

— Знаю, видела сверху! Смеялась.

Царевич, довольный, тоже засмеялся.

«Забавный он, всё-таки, — решила про себя Прея. — Пусть радуется…»

«…Ночью над лесной избушкой трижды пролетала Сова, зыркая глазищами. Тебе бы, случайный охотник, как и прочим незнающим людям, показалось бы, что это ночная тьма сверкала зарницами. Но случайных людей в лесу да на болоте в ту ночь вообще не было…»

«Сказать, что ли, граду Ястребу, чтобы он передал грозе Орлу, а тот бы доложил Ворону? — рассуждала Сова. — Как на болоте леса дрожат, а сосны в лесу кланяются, будто Стихию Царевну видели?… Нет, не скажу до времени», — и улетела Сова.

Следующим днём князь-королевич, счастливый и сияющий, ворвался в избушку и закричал прямо с порога:

— Преюшка, Дивушка! Батюшка-то с матушкой омолодились! А мы уже и хлебушек раскрошили да в поля покидали. Озимые поднялись — кре-епкие! Живушка, Солнышко, мы тебя в гости ждём — на праздник…

— Сшшоветник, что ли, насшшоветовал! — выскочило из кладовки болотное чудо: острые коленки и локти, лапы с перепонками. Жёсткая зелёная кожа да рот до ушей: — Исшшпытывает меня, да? Вжжжаправду ли та, о ком подумали?

— Не-е, — потерялся царевич. — Это мы сами затеяли. Сановник-то наш, первый советник, наоборот говорит: не надо бы тебя звать, осерчаешь, мол. Так ведь праздник же! Ждём тебя, стало быть. Но только, — замялся он ещё больше, — ночью тебя ждём, чтобы, ну, понимаешь ли… в другом облике пришла. Ну, в Ненаглядном то есть.

— Лутшше бы шоветника пошлушали, — кипятясь, чудо шепелявило больше обычного. — Нельжжя мне. И так вчера раздухарилисьшш: и тебе шолнце-мельница, и тебе шолнце-самопрялка, и тебе пляшки голышом. Только дурень и не поймет, что я ждесь прячушь!

Князь-королевич надулся, насупился. Что-то властное, батюшкино, в его глазах промелькнуло:

— А чего тебе прятаться-то? Вон силища какая — созвездия с неба и те в ножки кланяются!

— Подглядывал, прошшшила же… — скривилось чудо.