Максим Форост - Вперед, государь!

— У семи нянек дитя без глазу! — прикрикнул царевич. — Про тебя поговорка? А?

— Дурень! — из огромных глаз болотного чуда аж слёзы от обиды брызнули. — Ведь я же Стихия, Солнце я, богиня, по-вашему.

— Богиня… — царевич опять обиделся и колупнул сапогом половицу. — Сама же упрашивала: полюби да полюби меня. А ты-то любить умеешь, богиня? Любила бы — пришла бы, как прошу, не позорила бы меня. Вот брошу тебя и уйду — совсем свои силы потеряешь.

Болотное чудо всхлипнуло. Царевич подошёл ближе, сел на лавку. Не глядя, тронул рукой её спину. Кожа на спине была тёплой, но шершавой. Отвернулся.

— Преюшка, — попросил виновато. — Я же видел, какая ты есть на самом-то деле — богиня… Ну, полюби меня, смертного. Что тебе стоит? Годик, другой, ну, десяток. Для тебя это — ничто, ты же вечная. Полюби, хоть через силу. А когда старенький стану, негодный… Ну, выгонишь меня куда-нибудь. Потом.

Чудо болотное шумно сглотнуло и гулко вздохнуло.

— Ишь ты как жалобно, — прошелестело, — да уж ладно, раз так просишшшь.

— Тогда яблочко своё подкинь, — буркнул царевич, — чтобы ненаглядная краса взаправду получилась.

Чудо резко обернулось. Царевич шарахнулся и малость перетрухнул: в здоровенных, на выкате, глазах чуда полыхнули власть и царское самодовольство:

— Держись же, коли так! Во всей красе приду, — неожиданно чётко выговорило чудо. — Только уж потом — чур, не пугаться!

Она выхватила огненный клубочек и легко подкинула его кверху. Яблочко с шипением прожгло и потолок, и крышу, со свистом понеслось вверх, выше леса стоячего. Потом упало обратно, заметно остыв, в ту же самую подставленную ладошку.

В этот вечер в тереме омолодившегося царя гуляли вовсю. Гуляли так серьёзно и с такой решимостью на лицах, как бывает лишь в неурожайные голодные годы. В терем свезли последние припасы из дальних хранилищ. Бояре пили вино, рушили жареных лебедей и глотали последние пироги с рыбой и дичью. Скоморохи ходили на головах и орали похабные песни. Один князь-королевич с приближением ночи всё более мрачнел и хмурился.

— Что, подвела тебя твоя наречённая? — к его уху наклонился сам первый советник. — Как же это получается… не слушает тебя твоя жёнка? Эй, а переспал ли ты с ней, отрок? Кабы переспал, тогда бы сила её мужу-то покорялась. А уж богиня она, не богиня, это не важно.

— Отстань, — дёрнул головой царевич. — Ещё моя власть придёт, — пригрозил. — Вспомнишь меня тогда.

— Придёт ли? Царь-то у нас опять молодой. Вот, кабы тебе, отроку, сама богиня Жива покорилась… — советник поскрёб бороду. Царевич с тоской посмотрел в окно.

Вмиг потемнело. Во мраке раздался лязг и грохот, будто небеса надвое лопнули. Все повскакали с мест, а кто стоял, те попадали. Полыхнула молния — такая, что слюда из окон вылетела. Потоки вод хлынули с неба в разбитые окна, залили пол и стены. Гром и молния били, не переставая, бояре метались по залу, ловили в воде серебряные блюдца и ложки, падали. Шум хлещущих вод и гром заглушили их вопли. Внезапно зарево осияло полнеба, и голос властной женщины выкрикнул среди бури:

— А как же ещё являться дочери Царя Небесных Морей и Вод?!

Кто-то из младших боярских отроков задохнулся и выкрикнул царевичу в самое ухо, попадая между ударами грома:

— Твоя …гушонка в ко… …нке!

Не в коробчонке, нет. У царевича затряслись колени. Не в коробе — на корабле! По небосклону плыл охваченный заревом чёлн. Горящие молнии струились по его килю и вёслам. Шестеро гребцов били вёслами, отчего ударяли громы, а седьмой правил на корме, пышущей жаром и золотом. Семь девиц в лебединых накидках плясали на палубе перед богиней Преей.

Бревенчатые стены разошлись в стороны, вода схлынула из терема на землю, и Дива-Солнце, объятая светом и жарким пламенем, сошла к пирующим.

— Мир вам! — богиня ослепительно усмехнулась.

Свет с пламенем метались по стенам, слепили боярам глаза. У многих загорелись бороды.

— Довольно, довольно. Смилуйся! — попадали на колени.

Жива-Солнце отвела жар рукою и явилась человеческой женой — царственной, прекрасной, величественной, но без стреляющего в очи солнечного жара. Омоложённые царь с царицей торопились ей кланяться и несли хлеб и соль. Царевич, собравшись с духом, наполнил ей кубок вином.

— Пируйте, дорогие, пируйте, — Царевна Небесного Моря пригубила вино и сморщилась: — Хлебный перегон зелёным вином зовёте?

Она дёрнула плечиком и выплеснула кубок в окно. Возле леса, где была пустынь, разлилось озеро и распустились сады. Прея брезгливо подняла со стола гусиную кость и выбросила её туда же — в озеро за окном.

— Гусей, гляжу, лебедями зовёте? — выговорила. Стая лебедей уже неслась к озеру.

— Благоденствие! — кто-то из бояр первым выкрикнул, а все подхватили — бояре, их жены, слуги, скоморохи: — Благоденствие земле наступило! Изобилие, изобилие…

Жива-Солнце кривовато улыбалась и, наконец, села со всеми за стол. — «Какие странные и непонятные люди, все на одно лицо, — она со скукой оглядела бояр и их слуг, силясь запомнить, кто здесь кто. — Все чего-то хотят, чего-то ждут от меня, но вместо просьб лишь машут руками и ногами, веселятся да скачут. А вот теперь запели: хрипло и не в лад. Тоска!» — разве сравнить со сладкими голосами небесных полудниц? Слушая гам и веселье, Дива-Прея осторожно подливала сама себе в кубок.

«…Постой, путник! Ты сказитель-гусляр? Ты был на этом празднике, и сам расскажешь другим те чудеса, какие увидал своими глазами? Да полно тебе! Гусляр, понял ли ты сам, кем была твоя сказочная Царевна? Я расскажу тебе, что было на самом деле…»

Царь с царицей были пьяны. Бояре лежали по лавкам. Слуги нетвёрдой походкой уносили объедки. Дива-Прея, Жива-Царевна, Ненаглядная Красота и Несравненное Солнце уже захмелела от пшеничного вина и тускло оглядывала людское веселье.

Позже, под самое утро, в доме на лесном болоте князь-королевич выговаривал жене, раздражённо цедя сквозь зубы:

— Ты не должна столько пить, Прея. Ты не должна позорить меня. Я — будущий царь, я — наследник.

— Ах, отстань, ладно? — Дива, пошатываясь, распутывала непослушные завязки на сарафане, а свободной рукой держала приготовленную, но опостылевшую шкуру болотного чуда.

— Ты должна меня слушать, — требовал царевич, — и делать всё так, как я тебе скажу. Вот это болото сделай цветущим садом, а нашу избу — дворцом. С вечера к нам придут гости: я даю ответный пир. Поэтому здесь не должно быть распутицы, Жива. Пусть будут мосты и дороги. Ты слышишь меня, Прея?

Дива уже распустила завязки. С приоткрывшейся груди лился огненный свет и занималось зарево. Прея едва удерживала в себе неуправляемый солнечный жар.

— Тошно мне у вас. Постыло. Хоть пир, хоть роскошь, хоть поклонение, а всё не так, как в батюшкиных дворцах. Я любить хочу, сил нет. Я — Ненаглядное Солнце! Я восхищение люблю, восторги, обожание!