Максим Форост - Вперед, государь!

Голубица раскинула крылышки, из пёрышек по небу развернулась радуга, а в ней на малый час явилась сама Дива, желанное Солнышко:

— Соколик мой, Финист Ясный Месяц, я всё жду тебя, мой милый, любимый. Мне одной тяжко, я без тебя тоскую, — молила вестница так жарко и ласково, как Дива-Солнце в жизни не говорила с Месяцем: — У Вихря Вихревича я, а ты спасёшь меня, я знаю! Я тебе помогу, родной, подскажу, как с ним справиться. Только другой весточки дождись от меня. Жди, родимый, крепко жди…

Давно уже и радуга свернулась, и голубица к ягой Бабе упорхнула, а Сокол-Месяц всё стоял потрясённый, пока сам Чудо-Конь под ним не принялся бить копытом.

— Скорей же, Чудо-Конь! Лети скорее! — рванулся Финист. — Она ждёт, она ждёт меня! Дива мне так и сказала.

Чудо-Конь взвился в облака и снова, пав оттуда на землю, выбил родники копытами. Но только новые ключи-родники полились уже за сотню вёрст от первых.

Много дней жила Зверяница в стране Ворона. В ледяной зале Зимних Чертогов вились по углам тёплые тени — теплее, чем леденящий огонь в камине. Тихая музыка пела сама собой — то ли гусли, то ли грустный рожок. Слуга-невидимка перебирал по ним прозрачными пальцами. Вихрь Ворон Воронович и Звёздочка-Лжесолнце танцевали. Чующий фальшь клыкастый пёс Хорт прижал уши и не подавал голоса. Кот Баюн, свернувшись в углу, баял какую-то байку.

— Во-орон, — Лжесолнышко ласково повела голосом. — Даже не знаю, в чём твоя сила… Любую женщину влечёт к тебе. Ты же воин, ты — непобедимый. А почему непобедимый, в чём твоя мощь?

Танцуя, она осторожно коснулась рукой его шеи и отпрянула. Ворон не отвечал, медленно кружа с нею по залу.

— В твоих крыльях? — не отставала Зорька-Лжедива. — Я догадалась: твоя несокрушимая сила в твоих крыльях! — она заигралась рукой в складках его плаща, что превращался в крылья, но ахнула: — Если твои крылья намочит дождь, ты упадёшь? — она засмеялась почему-то легко и беззаботно. Странно, что Хорт до сих пор не рычит… Она закружилась, отвлекая то ли Хорта, то ли Ворона, то ли саму себя. — В этом и есть твоя тайна? Да, Ворон?

Ворон расслабился, а ей стало нравиться, когда он расслабляется. Ворон усмехнулся, поддерживая игру:

— В рогах! Моя тайна и сила — в рогах моего шлема!

— Правда? — ладонью она погладила его жёсткие волосы. На каминной полке лежал рогатый шлем Ворона. Танцуя, Лжесолнце приблизилась к шлему так близко, что ветер из камина развевал её розовое платье.

— Ты больше не скучаешь? — поймал её Ворон. Полудница мигом подобралась.

«О чём это он?» — заволновалась. Простые слова с потаённым смыслом, сокрытым не сегодня, а в день, когда Солнцем была здесь другая.

Она неопределённо повела плечиком, якобы ответила. Жаль, если Ворон сейчас замкнётся и прекратит танцевать с ней. Солнечными пальчиками Лжедива коснулась шлема Ворона и озолотила грозные рога солнечным светом.

— Так лучше? — ей положительно нравилось оставаться Солнцем.

Вихрь засмеялся и закружил её быстрее. Только тут она поняла, что не только ветер, но и свет льётся из камина, а её розовое платье — так тонко и прозрачно.

— Тогда в чём, Ворон? Ну, признайся же! — весёлая игра в не саму себя захватывала дух.

— В рубашке! — крикнул Ворон, танцуя. — Не только люди, но и Стихии мира рождаются в рубашке!

Лжесолнышко широко распахнула глаза:

— Вот в этой? — она откинула ему ворот и подхватила пальчиками край сорочки. — В этой, правда? Ах, — она испугалась. — Она же порвана, — она выбилась из танца и засуетилась: — Дай я зашью её. Верно же, давай, — ей почему-то хотелось немедленно починить Ворону сорочку. — Что же ты стоишь? Разве твоя сила боится простой иглы?

Ворон с неожиданной яростью оторвал надорванный ворот рубашки и выбросил в камин, в серебрящееся льдом пламя. Лоскут охватило огнём, и он рассыпался инеем.

— Ворон… — напряжённо позвала Зверяница. Поздно. Вихрь запахнулся в несокрушимую броню. — Так что же ты, глупый? — она потянулась к нему. — Что же ты? — Ей захотелось продлить эту игру, а ещё… ещё какая-то слабость мягко ласкала её где-то внизу живота, так сладостно, так настойчиво. — Ворон… Не усыпляй меня больше, я усну сама. Мне что-то снится про нас!

Затрещал и захрустел в камине ледяной огонь. Ворон резко привлек её. Нежность его оказалась чуть грубой, а руки жёсткими, но у Зверяницы-Лжедивы от них сладко защемило внутри. Ворон унёс Солнце к себе, в свои покои. Потом льдисто-серебряный свет приугас, и свет розовый, солнечный засиял от Лжесолнышка, когда упало тонкое платье.

В эту ночь Звёздочка-Лжесолнце отдалась Вихрю-Ворону…

На следующее утро по всей земле выпали алые росы…

— Твой муж даже не знал тебя! — не выдержал Ворон…

Соколица забила крыльями и вырвалась из Чертогов. Далеко внизу пронеслись жёлтые корабли облачных дев. Под ними лежали пустыни и горы. Радуясь воле, рыжая птица скользила крыльями по мокрому небу. «Бедная вороница! — она пожалела. — Устроила в тайном уголке гнездо и согревает яйцо с воронёнком. Её никак нельзя было выпустить вместо меня».

Соколица сложила крылья. Ей слышался шорох как от дождя: журчали родники, выбитые Чудо-Конём из камня. Всадник Громовник с каждым скоком Коня становился всё ближе к Вороновым владениям.

— Месяц, Месяц! — заклекотала соколица. — Сокол-Финист! — она закружила, теряя высоту, и опустилась всаднику на предплечье.

— Ну? Где моя весточка? — Финист возмужал, переменился, стал резок и решителен. — Поторопись, тёзка, вещая птица! — на его груди теперь стальная броня, на челе — шлем со стрелой-переносьем. Вот только руки пусты: ни меча, ни пики у воина. Одна булава, детская игрушка, и та давно позабыта — у седла Чудо-Коню бока щекочет.

Рыжая птица затрепетала крыльями, спрятанная радуга вырвалась и заволокла часть неба. Как живая встала Дива-Солнце и заговорила так, будто сама здесь стоит и усталой душой томится:

— Финист мой, никак не дождусь тебя. Ясный мой Сокол! Сердцем чую, ты рядом. Поспеши, одолей Ворона. Я скажу, где его тайна лежит, которой ты победишь его…

У Месяца заныла душа от ревности: ведь не даром и не спроста открыл ей Ворон свою тайну. Она говорила и говорила, такая нежная, трепетная — Дива, светлая Прея, Солнце. Она выведала у Ворона и про дуб, и про ларец на дубу, про птицу в нём, птичье яйцо и иголку. Месяц томился и слушал. Вот, унеслась соколица, растаяла в облаках вестница. А Сокол-Финист до боли стиснул зубы да так пришпорил Коня, что из его боков ручьями кровь брызнула.

«…Где пролилась та кровь, кровь ревности и боли, там вырос частый рябинник. В этот час под моими руками засохла одна из рябиновых веток. Та самая — с белыми цветочками, скромными и непорочно чистыми. Я роняю слезу на кружево, но сдерживаюсь. Вот, я снимаю пелену с чьих-то влюблённых глаз. Любовь это то, что останется, когда пройдёт влюблённость.