Максим Форост - Вперед, государь!

— Эй, что же ты делаешь? — всполошился Сокол. — Конь-Ветер, а спотыкаешься! Будто какую-то неправду чуешь?

— Я люблю тебя, — торопливо поклялась Солнце. — Слышишь, Чудо-Конь, я люблю его!

Конь услышал и успокоился. Смирился. Конь снова летел над пустынями, потом над реками и над студёными озёрами. Верхушки деревьев порою щекотали Чудо-Коню брюхо.

— Спасай меня, Месяц мой, спасай от самой себя! — такой странный сегодня голос у Дивы-Солнца. Прея уткнулась в плечо Месяцу и зачастила: — Сокол мой, я так ждала, так ждала тебя. Сердце кровью обливалось, алело, горело. Как рябинник рябиновой ягодой. Ох, что я наделала! Лишь бы тебя, Финист, дождаться.

Месяц отвел от её лица волосы. Она была близкая и осязаемая — его Краса Несравненная, его мечта, его бред, умопомрачение Балды-Покатигорошка. Вот же она — из плоти и крови, пахнущая росой и кошеной травой. — «Разве травой пахла Прея-Солнце?!» — он заглянул ей в глаза. Вот, даже взгляд у Солнышка был другой. У Месяца в груди сердце на мгновение остановилось, заморозилось, и… как оттаяло.

Этот взгляд — так ему показалось, почудилось, ничего более! — подходил совсем другим глазам. Тем, что на узеньком, чуть бледном лице одной милой полудницы.

— И я тоже люблю тебя, Солнце! — он поспешил горячо выпалить это Царевне.

Про него, про ленивого Пастуха, говорили, что он изменил Солнцу с той самой полудницей. Неправда. С ней было всего лишь хорошо и спокойно. Они вместе смотрели на реку. Есть на небе волшебная река, что видна даже с земли, люди зовут её Млечным путём. Возле реки встречаются влюблённые и смотрят, как играют на ней воды. — «Ах, как же её звали? — он силился вспомнить. — Какая-то Звёздочка — Ночная или Полуночная? Рысица или Волчаница?» — она и Месяц всего лишь вместе смотрели на реку.

— Ты одну меня любишь? — настаивала женщина в розовом платье, женщина, которую он прижимал к груди. — Правда же, Месяц? Ты любишь только меня и никакую другую?

— Д-да, — неуверенно выдавил Месяц. И почему не прядёт ушами Чудо-Конь, слышащий неправду? Ах, как некстати, как не ко времени эти воспоминания! Из-за них он опять стал ленивым Пастухом, меланхоличным и мнительным, а не решительным и скорым Громовником.

Чудо-Конь, когда увидал Диву-не-Диву, то растерялся и задел стальной подковой гремучие струны. А те запели громами и водопадами, и Вихрь Ворон Воронович где-то далеко обернулся на гром:

— Ты слышал? — в тот час Ворон был на войне. Он только что казнил, а наказнившись всласть, вдруг миловал. Только что молотом заковывал в лёд целые города, угнетал их мраком и вдруг отпускал. Тьма отступала, лёд в городах таял и разбегался ручьями.

Что-то растаяло в стылой душе Ворона. Конь-Огонь только дивился ему, нынешнему:

— Слышу, — согласился конь. — Это твои Чертоги гремят, будто вешней водой исходят.

— Поворачивай! — в крике Ворона прорезался стон, он стал охаживать коня плетью. — Это Месяц! Месяц увёз моё Солнце… — за плечами Вихря-Ворона снеговая туча пролилась дождём и плачущей капелью. — Да торопись же ты, сыть волчья!

Конь-Огонь навострил уши:

— Беда, — не стал спорить, — был Ясный Месяц, я слышу. Увёз и любовь твою — ту, которую ты любишь.

— Дива! — Ворон недослушал его. — Успеем ли мы, Огненный Конь? Догоним ли Солнце?

— Солнце? За Солнцем не спеши, — Конь-Огонь не торопился: — Можно поле вспахать и рожью засеять, всходы взлелеять и колосья сжать, зерно намолотить и муку намолоть, хлеба испечь, досыта наесться и спать лечь. Девять дел сделаешь и то догонишь! Солнце догнать — не хитрость.

— Зубы мне заговариваешь?!

— Вот, слышу, и Хорт у тебя дома ощетинился — обман чует.

Стелются под брюхом Огня леса, катятся горы, мелькают города и вьются реки. Внизу, где дрожит рябинник, выросший из крови и ревности, скачет Чудо-Конь с седоком и спасённой пленницей. Вот — вскинули головы, заполошились. Женщина соскочила на землю, заметалась, всадник нелепо закружил возле рябинника.

— Ты его видишь, Огонь? — выкрикнул Ворон. — Ух, как горит! — он зажмурился. — Уж не сам ли меч Молния в руке у юноши? — Ворон взмахнул молотом, словно насмерть ударил воздух возле себя. Воздух взвихрился, закружились тучи, из туч вырвались ветры и едва не выбили из седла Месяца. Конь-Огонь пал на него с неба ливнем с ненастьем. Поникла трава. Чудо-Конь взвился на дыбы и бросился в бой. Громовник что-то отчаянно закричал, замахнулся Молнией-мечом и ударил Вихря в голову. Ворон только зло ухмыльнулся.

Трещали дубы, крошились холмы и горы, паром вскипали и пересыхали реки. Бой не заканчивался. Пленница-беглянка, казавшаяся Солнцем, Всеведовой дочерью, то и дело вскрикивала, забившись в рябинник. Финист бестолково рубил Ворона, а Вихрь лишь хохотал да подставлял под Молнию-меч молот. Вдруг Дива взвизгнула и заголосила: Финист, орудуя Молнией, промахнулся, раскрылся, и Ворон зацепил плечо Сокола. Всего один удар молота — легонький, скользящий, и не в грудь, а лишь по плечу, удар, что сковывает реки и обращает в лёд города. Сокол-Месяц без крика и стона замер, закаменел, со звоном выронил меч и грузно упал в шаге от рябины. Вихрь-Ворон подобрал с земли Молнию-меч и взвесил его в руке, недобро сощурившись.

— Ворон, не надо!

Ворон не оглянулся. Солнце за его спиной заходилась в крике. — «Строптивая Всеведова дочка осознала, наконец, что натворила», — протекла едкая мысль.

— Не руби его, Ворон!!! — крик, жалобы, мольбы впились в уши.

Ворон, стиснув зубы, махнул мечом и принялся рубить каменного Месяца в крошку. Иногда он, крякая, наклонялся, зачерпывал горстями осколки и швырял их в рябиновые заросли. После распрямился, вытер ладонью лицо и туда же, в рябину, выкинул меч Молнию.

— Собери его, Ворон, собери, как было! — обезумев, вопила солнечная Царевна. Ворон медленно обернулся на её крик и замер, будто бы только что увидел её.

Она ещё долго молила его. Кричала даже тогда, когда Ворон увозил её, силой усадив на Огненного Коня перед собою. Конь-Огонь смерчем летел назад в Зимние Чертоги, а эта девчонка, Стихия светлого Солнца, вопила и стенала, как будто у неё и в самом деле произошло горе…

В ледяных Чертогах, где морозным инеем сияет пламя в серебристом камине, Ворон Воронович вихрем носился по зале:

— Ты же любила меня, Прея! Ты отдалась мне сама, по любви! Я это почувствовал. Ведь я не принуждал тебя, Дива!

Лжедива в голос рыдала, закрывая лицо руками:

— Ненавижу! Ненавижу тебя… палач, душегуб.

Чёрный плащ крыльями взвился в воздух:

— Вон отсюда!!! — клыкастый пёс Хорт клубком шерсти вылетел вон из зала. — Когда ты любила меня в ту нашу ночь, когда отдавалась мне, ты тоже так думала: пускай придёт Месяц и убьёт его?! Да? Вы же — два светила, вы же — Солнце и Месяц! А я — кто? Мрак, чернота, лютая зима! Со мною рядом Солнцу и быть-то кощунство! — взъярился Ворон. — Что, угадал?! О-о! Я — Кощун, Кощей, ведь так? О-о, у природных Стихий имён так много… Стало одним больше!