Леонид Жирков - 1855-16-08

Австро-Венгрия и Германия, сменив приоритеты, в пятнадцатом году, обрушились на русский фронт. 'Снарядный голод' русской артиллерии, вынуждал войска в попытках остановить продвижение противника бросать вперед живую силу. Потери были очень велики. В апреле, пришло извещение о гибели отца под Горлицей.

Андрей рвался на фронт. Наконец в мае, после выпускных экзаменов последовал Высочайший указ о производстве, офицерские погоны, шашка, занесение на мраморную доску училища. Но на фронт сразу молодой офицер не попал. Несмотря на убыль офицеров и желание прапорщика распределиться в любую фронтовую артбригаду, его отправили в формируемую. Знания и недостаток кадровых офицеров, позволили ему занять должность старшего офицера батареи, и хотя для прапорщиков военного времени, перспективы производства в следующий чин были туманны, но человек предполагает, а Господь ... Как говаривал генерал Драгомиров: "Честолюбие у офицера, оно ведь как, ... хм, не иметь его нельзя, только показывать стыдно".

Только в ноябре, бригада встала на позиции. Хотя Андрей и был против, но командир батареи, подполковник Епанчин, пятидесятисемилетний отставник, выбрал именно это место. Когда он закончил служить, с закрытых позиций еще не стреляли. Через четыре дня, при контрбатарейной стрельбе прилетел снаряд, и Андрей вполне закономерно получил свое.

Двенадцать нижних чинов погибли, семнадцать человек, вместе с Андреем и взводным офицером получили ранения, две трехдюймовки разбиты, еще одна повреждена. Оставшийся невредимым второй взводный офицер увел полубатарею на позицию, про которую прапорщик Снесарев говорил с самого начала.

Ранение было тяжелое, осколок пробил левое легкое, два других попали в левую руку и правый бок. По госпиталям молодой офицер належался вдоволь. 'Клюква' на эфесе шашки была слабым утешением за потерянные восемь месяцев, но давала надежду при награждении орденом Станислава, получить очередной чин, а там бог даст и самому стать командиром батареи, если повезет, конечно. Уж очень не хотелось опять подчиняться дураку.

Командир батареи сто двадцать второй артбригады, куда с большим трудом перевелся прапорщик Снесарев, (нарушение очереди чинопроизводства, старшинство и проч.) произвел на него самое благоприятное впечатление. Кадровый, еще довоенного выпуска, капитан Колосов, был знающим, обстрелянным офицером, о чем свидетельствовали 'Анна' третьей степени с мечами и 'Владимр' с мечами и бантом.

А командир дивизиона, подполковник фон Шведе, и вовсе очаровал Андрея, своей истинной преданностью артиллерии, знаниями и постоянным поиском всего нового в их науке.

Командир дивизиона, тоже отличал прапорщика с 'Клюквой'.

Провал во времени не вызвал в Андрее негативных чувств. Сердечной привязанности не было. Сестра замужем, мать нянчит внука. Настроение? Шли на войну, попали на войну, а если враг стал другой, так видно богу было угодно.

Командир дивизиона, с утра отправил Андрея вместе с двумя нижними чинами на батарею Маркова-второго. Дальномер, должен был быть в надежных, умелых руках.

Увидев Нахимова, послушав его, узнав, как к нему относятся окружающие солдаты и матросы, Андрей влюбился в этого человека. Какой ум! Мужество, обыденная храбрость, ничего нарочитого. Какая забота о людях! И вот он здесь, совсем рядом. Слышен его голос, видно движение руки, отряхивающее рукав сюртука от пыли поднятой пулей попавшей в мешок с землей. И вдруг набатом прозвучали слова Павла Степановича сказанные ироничным тоном, но предвещающие страшную беду:

- А они сегодня метко стреляют!

'Но ведь Нахимов был смертельно ранен на Корниловском бастионе, а не на батарее нумер десять. Слова! Те самые слова! Про них везде написано, значит, из-за нас все сдвинулось, но общая канва сохранилась!? Нет! Нет!'

Двадцатилетний прапорщик артиллерии Андрей Михайлович Снесарев, твердо шагнул вперед отталкивая адмирала Нахимова и принял в голову предназначавшуюся ему пулю.

Глава 35. Санкт-Петербург.

В последних числах июня, начале июля, прибыли на Качу четвертая и пятая пехотные дивизии. Государь Император, указал князю Горчакову, чтобы дивизии эти не были дробимы по частям, а образовали резерв свежих войск для нанесения поражения неприятелю. Тем же письмом, главнокомандующий в Крыму извещался, что с целью ликвидации 'осиного гнезда в Евпатории' надлежит сформировать первый корпус Приморской армии.

В состав корпуса предлагалось включить вторую и третью гренадерские дивизии, идущие форсированным маршем из Балты и Ольвиополя, первую драгунскую, седьмую резервную и сводно-пехотную дивизию из вторых бригад шестой и девятой пехотных дивизий.

Из артиллерии в состав корпуса должны войти восьмая, девятая, десятая и одиннадцатая артиллерийские бригады, стоявшие в главном вагенбурге у села Бакшая.

В качестве усиления корпусу передавались два батальона и две батареи Сибирской стрелковой бригады.

Командиром корпуса назначался генерал-лейтенант Ларионов, ранее никому в армии неизвестный, но хорошо знакомый князю Горчакову как скромный полковник, командир, так громко заявившей о себе Сибирской бригады.

Русская армия переставала быть обороняющейся стороной и переходила к решительным действиям. Его Величество, счел пребывание Ларионова в действующей армии более целесообразным, нежели в Гатчинском дворце. Тем более, что полковник Гребнев, флигель-адъютант, и с недавних времен стал главным советником Императора. Правда роль его в происходящих событиях не освещалась, и новоявленный полковник, оставался как бы в тени.

Главнокомандующий в Крыму, не чувствуя себя полководцем, до сих пор предпочитал метод пассивной обороны и воздерживался от решительных действий. Военному министру, он писал:

'Было бы просто сумасшествием начать наступление против превосходного в числе неприятеля, главные силы которого занимают, кроме того, недоступные позиции. Первый день я бы двинулся вперед; второй - я бы отбросил неприятельский авангард и написал бы великолепную реляцию; третий день я был бы разбит, с потерею от 10 до 15 тысяч человек, и четвертый день Севастополь и значительная часть армии были бы потеряны. Не крепи я всеми силами оборону, Севастополь уже более месяца принадлежал бы неприятелю, и ваш покорнейший слуга был бы между Днепром и Перекопом. Я бы желал, любезный князь, чтобы вы убедились в одной истине, которую я считаю непреложною, а именно, что принятая мною система осторожности есть, конечно, наилучшая, которой можно было последовать, и что полученные чрез нее результаты доставили неисчислимую выгоду для России'.

В разговоре с Коцебу, Горчаков 'умыл руки'.

- Павел Евстафьевич, Государь принял решение о переходе к решительным действиям и возложил за них ответственность не на нас. И, слава Богу!