Леонид Жирков - 1855-16-08

Чрезвычайно низкорослый (два аршина без вершка), с неизменной язвительной улыбкой на лице, держа в голове то, что русские без немцев ничего добиться не смогут и предвкушая, что именно он в конце концов будет во главе армии, начальник штаба ответил своему начальнику:

- Быть по сему!

* * *

Головокружительный взлет Ларионова, из полковников в генерал-лейтенанты, из командиров полка, в командиры корпуса, отнюдь не повлияли на его здравомыслие. Он не считал себя лучше или умнее других генералов. Он просто был опытнее их на шестьдесят лет. Ощущая в себе умение и смелость принять правильные решения, расстраивался только от того, что рядом не было Гребнева. Генштабиста милостью божьей, умеющего все предусмотреть, рассчитать и всех кого надо предупредить. Да чего греха таить, человека, ставшего его ближайшим другом.

Обращение на 'ты', которому положил начало 'сухой' брудершафт, переросло в дружбу, которой у обоих офицеров не было с юнкерских времен.

* * *

- Вот это комфорт и простор! Целый вагон!

Ларионов вполне оценил расторопность и деловую хватку жандармского штабс-капитана сопровождавшего маленькую делегацию. После бешеной гонки на перекладных по маршруту Симферополь - Екатеринослав - Харьков - Курск - Орел - Тула - Москва, все чувствовали себя разбитыми и смертельно уставшими. Остановка в Москве была непродолжительной и через три часа по прибытию, уладив вопросы с генерал-губернатором Закревским, именуемым москвичами не иначе как Чурбан-паша, Васильчиков распорядился о поездке на вокзал.

В данном случае, подчиняясь распоряжению Императора, генерал-губернатор приказал выделить отдельный салон-вагон, всячески пытаясь понять тот пиетет, высказываемый князем Виктором Илларионовичем к каким-то пехотным полковнику и капитану. И Гребнева, и Ларионова для предстоящей им поездки в Петербург, в Симферополе переодели в форму, принятую в 1855 году, пошитую мобилизованными для этого сразу тремя портными. А вот на самом вокзале Николаевской железной дороги, распоряжался и договаривался жандармский штабс-капитан. Ларионов и Гребнев более привычные к кавалерийским чинам ОКЖ, несколько раз оговорились, назвав его штаб-ротмистром*, пришлось извиняться ловя недоуменный взгляд офицера.

Оставив без удовлетворения любопытство московского генерал-губернатора, делегация отправилась в Петербург. В самом начале пути, после милой российской музыки в виде трех свистков обозначавших отход поезда, адъютант и ординарец Васильчикова накрыли стол, и путешественники смогли насладиться едой не впопыхах на почтовой станции, а совершенно спокойно, никуда не торопясь. Блюда и закуски были хоть и холодные, но очень аппетитные. Бутылка вина, запасенная денщиком Ларионова Трофимом Власовым, оказалась весьма кстати.

Все очень устали, и после короткого завтрака путешественники разошлись по купе.

Из дневника капитана Гребнева.

Охрана наша устроилась у обоих входов в вагон, мы с Андреем, несмотря на усталость, разговорились о довоенном времени. Насмотревшись на современные моды, хоть и мельком виденных дам, оба мы чувствовали себя пришельцами на другую планету. Постепенно разговор перешел на семьи, и я узнал, что Андрей был женат, венчался в десятом году. Но супруга его, Татьяна Георгиевна, через год умерла. Врачи говорили скоротечная чахотка.

Андрей не рассказывал как потом жил, но про один роман упомянул. Это было в пятнадцатом, он как раз долечивался, жил дома, в Зимнем** ему только перевязки делали. Выйдя как-то в город, встретил молодую даму в 'Бродячей собаке'. Андрей страстный любитель поэзии, говорит, что в квартире на Литейном у него осталась большая библиотека в основном составленная из книг со стихами. Вот и в кафе это забрел, чтобы послушать тамошних 'властителей дум'.

С дамой, в одиночестве сидевшей за столиком, Андрей познакомился, приятно провел вечер и как вежливый человек, предложил ее проводить. В результате, они проснулись в квартире на Литейном. Окончился роман, так же неожиданно, как и начался. Встав поутру и не обнаружив рядом с собой Лены, Андрей нашел в гостиной на столе две четвертушки со стихами. Он их хранит и даже показал мне. Попытки найти ее окончились неудачей, а потом Андрей уехал на фронт, в свой полк и более не встречал свою поэтессу. По-моему, он до сих пор влюблен.

Два листка, которые мой друг достал из бумажника, и позволил прочесть, произвели на меня странное впечатление, вспомнились училище, тонкая кисть Нади К. лежащая на обшлаге моего юнкерского мундира. Сладкий запах ее духов, который кружил мне голову почище шустовского коньяка. Как быстро бежит время!

Вот стихотворения, которые Андрей разрешил мне переписать.

Мой сероглазый рыцарь,

Трепетна слов основа,

Дальше не будет дальше,

Снова не будет снова.

Зреет любовью слово,

А прорастает фальшью,

Снова не будет снова,

Дальше не будет дальше.

* * *

И дрожит, и дрожит,

Паутинка белесая осени,

И покой на душе пустоват,

И не то, чтобы грязно,

А как-то набросано,

Откружился, отпел, отплясался

Мой бал-маскарад.

Я иду меж берез,

по тропиночке узенькой,

И шуршит под ногами листва,

Все теперь все равно

Все, что было и не было,

Может быть, может быть

Я была не права'

-----------------------------------------------------------------------------------

* )Кавалерийские звания в ОКЖ, ввели в 1882 г. После чего в русском языке утвердилоь словосочетание 'табуреточная кавалерия', как обозначение чего-либо не настоящего.

**) Во время ПМВ, в Зимнем дворце размещался военный госпиталь.

* * *

По прибытии в Петербург, путешественников встретил на вокзале флигель-адъютант Императора князь Щербатов, и, не мешкая вместе с ними, отправился в Гатчину. Гатчинский дворец Павла Петровича, недавно был перестроен согласно пожеланиям Николая I, главным архитектором императорского двора Романом Кузьминым. Как место для встречи с людьми, существование которых не должно было предаваться широкой огласке, Гатчина подходила идеально.

Встреча Ларионова, Гребнева и Александра II, произошла в башенном кабинете Павла Петровича. Пройдя через вестибюль, нижнюю кавалерскую и секретарские комнаты, офицеры оказались в овальном кабинете имевшем два входа, а уже из него вошли башенный кабинет. Щербатов и Васильчиков согласно полученным ранее распоряжениям остались в овальном кабинете.

Представившись государю, офицеры, получив разрешение, прежде всего, выложили на стол доказательства своей принадлежности к будущему. Александр Николаевич с интересом осмотрел документы, монеты, банкноты с датами, оружие. Пригласив гостей садиться Император, отложил в сторону приготовленные полковником и капитаном доклады, а также пухлый том составленный группой инженера Колмогорова в Северном укреплении.