Владислав Савин - Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы

Я уже описал свои чувства при первом погружении с аквалангом весной 1943 года – полет над дном. При том что мы могли свободно нырять на тридцать, сорок метров – в отличие от водолазов с уже известными тогда кислородными аппаратами, для которых четырнадцать метров было пределом! В период с лета сорокового до ноября сорок второго обстановка на юге Франции мало отличалась от довоенной, хотя ощущался уже некоторый недостаток, но все проблемы успешно решались. В наших исследованиях это был важный подготовительный период, рождались идеи и проверялись в самых первых, еще несовершенных конструкциях, а главное, сложилась наша команда, состоявшая, бесспорно, из лучших ныряльщиков Франции.

Ноябрьской ночью сорок второго я и Симона были разбужены в нашей марсельской квартире шумом множества самолетов, летевших на восток. Я настроил радиоприемник на Женеву и узнал, что Гитлер нарушил свое обещание и захватил Тулон, со всем стоящим там флотом. Уже утром мы увидели на улицах Марселя немецких солдат, которые, впрочем, вели себя вполне цивилизованно. Затем было почти полтора месяца томительной неопределенности – и вот, наш Маршал объявил, что Франция отныне входит в Еврорейх. И очень многим, по крайней мере в Марселе, это казалось справедливым – что два великих европейских народа соединяются в конфедерацию во имя общего интереса, кампания сорокового года стала казаться досадным недоразумением. И к чести немцев, они вовсе не препятствовали нашим работам, в отличие от итальянцев, с которыми нам пришлось столкнуться позже – если потомки римлян относились к нам с большим подозрением, не выпуская в море, то даже самые свирепые наци с большим уважением читали мой «мандат» Международного Комитета, оказывая нам содействие, или по крайней мере никак не мешая. Немцы, проявив большой интерес к нашему надводному флоту, весьма презирали французские подводные силы, большинство субмарин тулонской эскадры так и не были введены в строй – германские U-боты были совершеннее. Наверное, оттого и наши работы не вызывали у кригсмарине никакого интереса.

Все лето сорок третьего мы ныряли в Лионском заливе, изучали наши возможности, искали затопленные суда. А где-то шли бои, тысячи французов погибали в русских степях, в Гибралтаре, в Африке, на Ниле, в Сирии и Палестине. А мы извели немало кинопленки на наш первый фильм – «Затонувшие корабли». Фредерик Дюма, Диди, установил рекорд погружения с автономным дыхательным аппаратом – шестьдесят три метра. Хотя и испытал при этом азотное опьянение. Мы открывали для себя подводный мир, как новую, неизвестную страну – и были счастливы. Война казалась где-то далеко, на другом краю земли. Какое дело нам было до нее?

Однако же на горизонте стали сгущаться тучи. Катастрофа на Днепре – о ее размерах не сообщалось, но слишком многие французские семьи получили тогда извещения о гибели или пропаже без вести кого-то из близких. И немцы все чаще стали вести себя не как старшие братья, но как господа – хотя до подлинных зверств оккупации было еще далеко. Заметно хуже стало и экономическое положение – новая валюта, евромарки, «евро», быстро обесценивалась, а хранение и оборот британских фунтов и американских долларов, имевших гораздо большую покупательную способность, было наказуемо, и если поначалу даже немцы смотрели на это сквозь пальцы, то очень скоро они стали беспощадны. За «деньги врага», обнаруженные при облаве и обыске у вас в кармане, можно было легко угодить в концлагерь или в штрафной батальон Остфронта. Если до осени французский флот большей частью стоял в Тулоне или совершал короткие походы к Корсике, Алжиру – то после была Португалия и страшные потери в бою у Лиссабона. Мы потеряли «Дюнкерк», «Марсельезу», «Прованс», многие корабли были повреждены. Пострадали и конкретно мы – из-за огромного объема ремонтных работ, мастерские флота не могли с прежней быстротой выполнять дажесамые малые наши заказы.

Формально не состоя на военно-морской службе, я был избавлен от необходимости слишком часто иметь дело с оккупационными властями. Вопреки широко известному фильму, я не имел никакого отношения к убийству адмирала Тиле – хотя, по воле судьбы, был знаком с мадам Мари Липской, бывал в ее «салоне» и даже присутствовал в ресторане «Шарлемань» в тот вечер 6 декабря [98] Об этом читайте в книге «Ленинград-43». . Но я не подозревал, что эта особа, широко известная в высших кругах тулонского и марсельского общества, имела какое-то отношение к подполью – мои же работы в то время не представляли никакого интереса для УСО. Наша цель была более высокого порядка, чем одна из банальных европейских войн. Скажу лишь, что хотя Тиле был, бесспорно, мерзавцем и хамом – что стоила одна лишь его выходка поставить всех нас в зале «Шарлеманя» по стойке смирно и кричать по команде «хайль, Гитлер», или его неуместная для просвещенного двадцатого века жестокость расстреливать и рубить винтами тех, кто спасался с потопленных им кораблей – я не могу оправдать и его убийства. Не ради этого негодяя – а потому, что отныне война шла по другим правилам, где было гораздо меньше благородства.

И воцарился ад. Даже сегодня в Марселе, как и во всей южной Франции, подоккупацией обычно имеют в виду период с декабря сорок третьего года. Раньше тоже были репрессии и существовали концлагеря, самым крупным из которых был Роменвиль – но прежде все же соблюдалась законность, и наказанию подвергались действительно виновные. При Достлере же угодить за решетку и даже быть расстрелянным мог абсолютно любой, понадуманному поводу, мельчайшему подозрению, лживому доносу, родству или даже знакомству с арестованным ранее, весьма распространенным было и взятие заложников по любой причине. Это было ужасно – немцы вели себя с нами, культурной европейской нацией, так, как мы позволяли себе разве что при завоевании Индокитая или Мадагаскара! Оттого при первой возможности наша команда поспешила перебраться в итальянскую зону оккупации, куда входил Лазурный Берег. Там было гораздо безопаснее – если бы не маниакальная подозрительность итальянцев ко всему, связанному с подводным плаванием! Сняв виллу в пригороде Ниццы, мы скучали в безделье, утешая себя лишь тем, что все когда-нибудь кончается. Очень трудно было с питанием, выручали лишь случайно добытые почти два центнера сушеных бобов, да рыба, пойманная с берега. Попытки же отплыть на лодке от причала вызывали угрожающие крики, а затем и стрельбу итальянского патруля. Хотя на берегу итальянцы вели себя гораздо приличнее и приветливее, чем немцы.

Мы ничего почти не знали про Восточный фронт, война казалась от нас бесконечно далеко, если не считать налетов англо-американской авиации на Марсель, Тулон, Лион, Тулузу. Новый 1944 год мы отмечали очень скромно, казалось невероятным, что это Лазурный берег, где совсем недавно кипела веселая жизнь. В январе мимо шли немецкие войска, походными колоннами, на восток, но им не было никакого дела до нас. Затем куда-то пропали итальянцы, и наступила тишина. Радиоприемники были конфискованы, и мы могли узнавать о том, что творится в окружающем мире, лишь со слов немногих соседей и из случайно попавших в руки газет. Информация была самой недостоверной. Вдруг оказалось, что русские уже на Одере и вот-вот возьмут Берлин. Что они уже в Италии, уже рядом. Что они вот-вот ворвутся во Францию и перережут тут всех, не хуже африканских людоедов (о чем особенно много писали немецкие и пронемецкие газеты). Практическим же результатом был визит немецкого офицера, отвечающего за охрану этого участка побережья, с приказом о записи в «фолькспатруль», один человек от квартала был повинен выходить на пляж, чтобы поднять тревогу при попытке высадки русских или английских диверсантов. Мы согласились, тем более что охраннику полагалось оружие – а на опустевших виллах уже случались грабежи.