Владислав Савин - Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы

В тот день нас было на вилле двенадцать человек: Дюма, Тайе с женой и ребенком, кинооператор Клод Хульбрек с женой, мы с Симоной и нашими двумя малышами, еще приехал с женой наш старый друг Роже Гарри, директор марсельской фабрики анилиновых красителей, игравший для нас роль некоего окна в большой свет. Он привез нам не только новости, но и один из аппаратов, переделанный по нашей просьбе в Марселе. Мы не теряли надежды, что завтра все же удастся нырнуть, не привлекая внимания немецкого мотопатруля – ночное погружение считалось слишком опасным. Был обычный скучный вечер, все новости были уже рассказаны. Мы стояли во дворе и смотрели на припозднившихся детей.

Вдруг нас окружили какие-то вооруженные люди, появившиеся ниоткуда, как призраки. Много позже я узнал, как нам повезло, что дети еще не спали – иначе нас бы приняли за немецкую спецкоманду и могли уничтожить без всякого предупреждения. Сначала я решил, что это британские коммандос, и пытался втолковать им, что мы все гражданские лица, не имеющие никакого отношения к этой войне. Затем мы узнали, что это русские – и в первую минуту сильно напугались.

Мне приходилось бывать в России, в тридцатом. И у нас во Франции было много эмигрантов оттуда, и мы знали, что, вопреки сказкам Геббельса, там живут вовсе не дикари-людоеды, а белые люди, внешне похожие на нас. Однако же эта огромная страна, нависающая над европейской цивилизацией, была нам непонятна – в то время как Европа это в большей степени традиция, поступательное плавное движение, русские развиваются скачкообразно. Россия – это постоянный оборотень, метаморфозы которого неожиданны для нее самой, каждую эпоху она иная. Еще мне было известно, что русские совершенно не признают нашего индивидуализма – когда ты, «отдав обществу долг», дальше можешь жить в свое удовольствие. И отличаются крайней нетерпимостью к тем, кто не разделяет их принципов, и беспощадностью к врагам – вдруг они сочтут нас, формально граждан страны, входящей в Еврорейх, ответственными за бесчинства немцев на Остфронте? Будь на их месте солдаты Достлера, они могли бы расстрелять нас всех прямо тут. Мне было страшно – но я считал ниже своего достоинства показывать это, тем более понимая, что не спасло бы.

К моему удивлению, командир русских, услышав мое имя, стал очень любезен. Он совершенно не владел французским – но мы смогли кое-как объясниться на довольно плохом итальянском, вставляя английские и немецкие слова. Прежде он спросил, что мне известно о немцах, где находятся их войска. Я честно ответил, что ближайшая комендатура в четырех километрах по побережью, там же находится один из «опорных пунктов», занятый, насколько я мог видеть, ротой солдат с несколькими полевыми пушками. Шесть таких импровизированных фортов прикрывают почти стокилометровый участок берега, дальше к западу начинается уже зона ответственности морской крепости Тулон. На маяке у входа в порт Ниццы – гарнизон из немецких моряков, а не солдат, но их там мало, десятка два. И еще по приморской дороге ездят мобильные патрули из единственного моторизованного немецкого батальона. Танков и бронеавтомобилей нет, обычные гражданские машины с солдатами в кузовах. Я искренне рассказывал все, что знал – у меня не было никаких причин любить немцев.

– Благодарю! – сказал русский. – А теперь лучше спуститесь в подвал, мсье Кусто, со всеми. Сейчас тут будет очень жарко. А вам еще фильм про какое-нибудь «подводное путешествие» снимать. И не возражаете, если мы временно воспользуемся вашим транспортом – прокатиться до комендатуры?

В подвале было тихо и полутемно, лампочка едва горела. Прошло полчаса или час, и вдруг раздался страшный грохот. С моря стреляли линкоры и крейсера, судя по калибру, тяжелые снаряды рвались, как казалось, совсем недалеко, дом трясся, как при землетрясении, осыпалась штукатурка.

– Стекол не останется, – сказала Симона, едва успокоив напуганных детей, – эти русские могли бы и предупредить, я бы срочно оклеила бумагой!

Обстрел прекратился. Но стали слышны пулеметные очереди в той стороне, где был немецкий опорный пункт и комендатура. И шум с берега, похожий на прибой. Я решился все же выглянуть наружу, дверь не была заперта, и часовой отсутствовал – значит, русские все же не считали нас пленниками?

Пляж и причалы были заняты множеством плавсредств самого разного вида, от яхт и рыбачьих лодок до буксиров и самоходных барж, и с них горохом прыгали на берег солдаты. При кажущемся хаосе, в итоге был железный порядок, толпа мгновенно превращалась в взводы, роты, имеющие свои задачи, с пляжа исчезали бегом, таща минометы, пулеметы, ящики с боеприпасами, какие-то части бежали по дороге, влево или вправо, или за дома. Вдали снова вспыхнула стрельба, быстро завершившаяся, очевидно это были последние минуты немецкого патруля, что десяток немцев мог противопоставить такой силе? В той стороне, где комендатура, что-то сильно горело, и я мысленно поблагодарил себя, что не снял виллу там. Тогда я просто желал реже видеть немцев, сейчас же представлял, какой ад там творится, ведь несколько бортовых залпов линкора должны были снести не только немецкие укрепления, но и несколько кварталов вокруг.

– Идите спать, мсье Кусто, – сказал мне уже другой русский на столь же ломаном итальянском языке, – если немцы прорвутся, мы вас разбудим и вывезем в безопасное место. Конечно же, с вашей семьей и командой.

Утром я обнаружил вокруг оживление. На соседней вилле, похоже, расположился русский штаб, на берегу и во дворе стояли малокалиберные автоматические зенитки, задрав стволы к небу, на причале кипела работа, русские солдаты разгружали баржу, таская ящики и мешки, тут же их грузили в подъезжающие автомобили – американские «доджи» и реквизированные немецкие – в одном из них, со следами пуль на кузове, я узнал «Опель-блиц», в котором еще вчера мимо проезжал патруль. Наша же вилла была занята той самой командой, что побеспокоила нас ночью. Впрочем, они не сильно нас стеснили – самым неприятным для меня было то, что русские заняли нашу мастерскую, вместе с оборудованием, и не дозволяли туда заходить. Зато нас кормили завтраком и обедом из полевой кухни, пища была простая, но сытная – очень густой суп, который русские называли «борщ», подобие мясной каши, именуемое «гуляш», картошка, черный хлеб. На востоке гремело, все сильней и ближе, на западе было тихо. Два или три раза появлялись немецкие самолеты и сразу исчезали, провожаемые бешеным огнем русских зениток. Затем мне показалось, что я слышал и с моря звуки канонады, после я узнал, что это русско-итальянский флот разбил тулонскую эскадру, и с сожалением подумал о судьбе своих бывших сослуживцев, которых немцы, наверное, заставили идти в бой.