Райан Гродин - Кровь за кровь [litres]

– Мириам, что ты делаешь? – вскрикнула Яэль, но от этого остриё не стало слабее давить на горло Луки. Он был уверен, что, если сглотнёт, лезвие прорежет кожу – желчь, кровь, жизнь повсюду. Даже крошечное движение было недопустимо, и потому Лука лежал на спине, встречая взгляд Мириам.

– Как много ты им рассказал? – Рычание. Лезвие ещё ближе.

– К-кому? – проскрежетал он.

Губы Мириам скривились, обнажая очень острые клыки.

– Ты можешь обдурить Яэль, но я не куплюсь на твоё обаяние.

– Определённо.

Стоило Луке это ляпнуть, и он уже понимал, что повёл себя, как тупой, жалкий болван. Проклятье . Почему он всегда выдаёт что-то такое глупое и жалкое?

– Мириам! – Яэль ворвалась в пределы его взгляда. Опустила руки на плечи второй меняющей кожу в попытке оттащить её от Луки, не вскрыв в процессе ему горло. – Отпусти его!

Мириам сжала зубы и посмотрела на Яэль: «Позволь мне самой обо всём позаботиться».

– Позаботиться о чём ? – изумилась девушка.

Пульс Луки успел три раза ударить о лезвие, прежде чем Мириам ответила: «Эсэсовцы знали, что мы придём».

Ещё да удара: «С кем ты разговаривала по телефону?»

– С рейхсфюрером. Он решил, что обращается к доктору Гайеру, и приказал уничтожить все упоминания об «Эксперименте 85». Он боялся, Яэль. Среди этих страниц есть что-то такое… «Конфиденциальная информация» – вот как Гиммлер это назвал. Достаточно конфиденциальная, чтобы СС скорее стёрло все записи о «Проекте Доппельгангер» с лица земли, но не позволило им попасть в руки Сопротивления.

– Вот почему ты решила забрать документы, – прошептала Яэль. – Но… как Гиммлер узнал о нашей миссии?

– Он сказал, что их проинформировали. Нужно узнать, что ещё им известно.

– С чего ты решила, что информатор Лука?

В смехе Мириам не было ничего весёлого.

– А с чего ты решила, что нет? Сколько раз господин Лёве лгал, чтобы добиться своего? Разве не он предал тебя, чтобы выиграть Гонку Оси и завоевать одобрение фюрера?

Его маленькая месть Адель. Боже, сейчас она кажется такой жалкой. Глупой и жалкой.

– Победоносный Лёве – герой Рейха, и теперь ему выдался шанс спасти всю страну. Возможность, которую ты сама практически вручила ему.

– Это не так, – возмутилась Яэль.

– Ты не можешь и дальше продолжать слепо верить этому мальчишке…

– Я и не верю.

– Нам нужны ответы, – бросила Мириам.

– Мы их получим, но Лука не сможет ничего рассказать с приставленным к горлу ножом.

Когда Мириам убрала лезвие, оно было окрашено алым. Горло Луки горело болью. Коснувшиеся его кончики пальцев побагровели.

– Если б я хотел побриться…

Глупо. Жалко. Хватит. Не нужно давать Мириам дополнительных стимулов его прирезать.

Яэль встала между ними, встречаясь глазами с Лукой. В её взгляде не было ни любви (или ненависти?), ни льда (или пламени?). Она даже легче, чем Лука, отгораживалась от лишних чувств. Яэль протянула руку, находя его пульс, сжимая запястье крепче, чем когда-либо, и задала контрольные вопросы.

– Как тебя зовут?

– Лука Лёве, – выдавил он через повреждённое горло.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– Это ты рассказал СС о нашей миссии?

Лука покачал головой: «Нет».

– Связывался ли ты с рейхсфюрером Гиммлером или его людьми?

И опять: «Нет».

Яэль ещё секунду удерживала взгляд Луки, а потом отпустила запястье.

– Он говорит правду.

– Ты не можешь знать…

– Могу, – сказала Яэль. – Посмотри ему в глаза.

– Слёзы легко подделать. – Только когда Мириам сказала это, Лука понял, что до сих пор плачет. По-настоящему. Так, что даже мягкий кожаный рукав не сможет стереть слёз.

– Зрачки сужены. Если бы он лгал, они бы расширились, как у совы, – пояснила Яэль. – Пульс стабилен. Ни одного свидетельства лжи.

– Он уже смог обдурить тебя один раз.

Тот поцелуй на «Кайтене».

– Да, что ж… – Яэль прочистила горло. – Тогда я отвлеклась.

Лука лгал много раз в своей жизни. Но не здесь. Не сейчас.

Мириам это не убедило. Рука второй меняющей кожу прочно срослась с рукоятью ножа, когда она повернулась к Луке: «Если ты здесь не ради информации, то зачем ?»

Луке нечего было сказать. Он истекал кровью, защищался глупыми, жалкими шуточками.

– Из-за Яэль, – ответил он.

Обе фройляйн следили за его зрачками. Обе видели суженые точки правды.

Мириам спрятала нож. Яэль отвернулась.

У Луки болело не только сердце. Он едва смог побороть рвотный позыв, чтобы успеть выскочить из амбара в сад. Парень цеплялся за обветшалую стену, а тошнота всё подступала, и подступала, и подступала к горлу. Даже когда в желудке уже не осталось содержимого.

На лице его слёзы смешались с желчью. Лука утёрся рукавом, едва поборов очередной приступ рвоты от дерьмового запаха влажной кожи. Или эта вонь шла от собаки – по-прежнему гниющей и кишащей мухами метрах в десяти от него? Ароматы ничем не отличались.

Мертвечина.

Очередной приступ (сухой, без рвоты) охватил Луку, когда он потянулся к висящему на шее жетону. Кровь от крови. Я хочу быть, как ты, лучше/сильнее/больше. Герой войны. Верная дрожащая тварь. Убийца. Он всё тянул и тянул за цепочку, пока шея не начала гореть так же сильно, как горло. Пока звенья не разогнулись, в итоге оказавшиеся не такими уж и жёсткими.

Какая от этого польза?

Большую часть жизни куртка была Луке велика. Свисала с кончиков пальцев, натирала костяшки, давила к земле. Только последний год она начала ему подходить. Отцов размер, отцова форма. Сейчас куртка казалась слишком маленькой. Душила, жалила кожу, пока он стягивал её с плеч. Лука закинул жетон в карман куртки, достал пистолет и засунул его за пояс. Он не стал задерживать дыхание, направляясь к неподвижной овчарке. Вонь мертвечины была повсюду. Двумя руками парень взял куртку Курта Лёве и накинул её на труп. Коричневая кожа накрыла окровавленный мех.

Лука не мог вернуться в амбар. Не сейчас. Не теперь, когда ему стал известен тот выбор, которого у Мириам, Яэль и многих, многих других никогда не было. Выбор, который он делал, не задавая больше вопросов, не находя новых ответов, потому что видел цену истинного сопротивления на Площади Величия (огонь во взгляде, Люгер у виска, хлоп ).

Я боялся.

До сих пор боюсь.

Вина всё равно обрушилась на Луку, давя на плечи вселенским грузом. Все эти звёзды. Сотни тысяч, миллионов звёзд…

Он пробрался сквозь стену желтеющих сорняков к крыльцу дома, где и сел, пряча лицо в ладонях. Чувствуя всё.

Фотографии не могут быть настоящими.

Эти слова Феликс повторял себе, глядя на снимки. На холодных столах лежали дети – все беловолосые, – их мертвенная неподвижность просачивалась сквозь время и чернила. Большинство из них были… раздеты. Разделаны. Вскрыты. Внутренности вывалены наружу. Кто-то, пишущий как курица лапой, перебрал каждый кусочек, провёл инвентаризацию. Плотность костной ткани, образцы мочи, анализы крови – измерения каждого органа. Щитовидные железы – с ними было много фотографий – раскладывали, словно бабочек из сырой плоти, прежде чем разрезать, распотрошить на кусочки.