Райан Гродин - Кровь за кровь [litres]

Лука Лёве – парень, которого она ненавидела; парень, которого она любила; парень, которого она потеряла – не был волком.

– Только одного волка, – попросила она художника. – Потом я хочу другое животное.

Пальцы мужчины порхали в романсе движений, устанавливая иглу, подхватывая блокнот. Он достал из-за уха угольный карандаш и перенёс его на страницу в искусной визуализации волка Хенрики. Линии, которые украсят локоть Яэль, от клыков Влада до…

– Какое второе животное?

Не волк, не волк, не волк.

Лука всегда напоминал ей кого-то другого. Хищного и гордого, вальяжно чувствующего себя как в городе, так и в песках пустыни. Смотрящего на Яэль с опасным, яростным чувством в глазах. (С любовью, теперь она знала, с любовью, которая до сих пор разрывает её сердце). Сражающегося, когда приходит необходимость.

– Лев, – прошептала Яэль.

Художник продолжил рисовать – сама сосредоточенность, – высунув кончик языка в уголке рта. Штрих за штрихом лев начал обретать форму. Пышная грива, размашистый шаг, сильные мышцы – всё передано элегантными линиями. Зверь плавно перетечёт от волка Хенрики к чистой коже левой руки Яэль, замирая в прыжке между старой жизнью и новой.

– Такие подойдут? – Художник протянул ей блокнот. Последний волк и единственный лев.

Яэль не осмелилась сказать ответ вслух. Она кивнула и протянула татуировщику руку. Игла, как всегда, причиняла боль, проскальзывая глубоко в слои эпидермиса. Художник идеально точно переносил линии с бумаги на её кожу. Жжж, жжж, жжж. Хвосты, тела, головы. Жжж, жжж, жжж. Боль в каждой линии. Боль, означающая жизнь.

Прошло несколько часов, прежде чем игла окончательно затихла.

Казалось, вот и пришёл конец.

Формы волка и льва поблескивали, когда Яэль села ровно и проверила работу художника. Раны были свежими, красными, открытыми, но Яэль всё равно видела, чем они, в итоге, станут. Десятками утончённых, сплетённых вместе линий, связывающих память о Луке Лёве и Хенрике с остальными её призраками.

Бабушка, мама, Мириам, Аарон-Клаус, Влад, Хенрика, Лука.

Живые и мёртвые.

Незабываемые.

Художник накладывал повязки на татуировку с той же заботой, с которой создавал её. Жгучий запах гамамелиса разнёсся по студии, когда он оборачивал марлю вокруг руки Яэль.

– Не забывай менять повязку и постоянно обрабатывать татуировку, – проинструктировал он. – Потребуется какое-то время, чтобы она зажила. Как было с остальными.

Стояло тёплое утро – в нём были явные признаки весны и даже несколько штрихов приближающегося лета. Феликс закатал рукава комбинезона, распахнул дверь в автомастерскую. Он по локти зарылся в двигатель Фольксвагена; машинное масло забивало каждый участок кожи – кутикулы, линии жизни, поры, – иногда проникая так глубоко, что даже хороший душ не помогал от него избавиться. Единственным безупречно чистым участком была правая рука Феликса. Бинты и антибиотики сменились чёрной перчаткой без пальцев. Адель зашила два последних отверстия, чтобы прикрыть кривой шрам.

Феликсу потребовались месяцы, чтобы приучить искалеченную руку снова держать ключ, но даже тогда хватка трёх оставшихся пальцев не могла сравниться с той, что была раньше. Левой руке пришлось стать сильнее. Им с Адель нужно было что-то есть, а цены не отличались милосердием – два починенных двигателя ради пристойного ужина. В разгар войны было несколько недель, когда Феликсу казалось, что боль от голода выворачивает его живот наизнанку.

Всё закончилось, когда сражения переместились южнее, и Франкфурт вернулся к нормальной жизни, если жизнь вообще может быть нормальной на заре уничтожения Третьего рейха. Люди приносили сломанные вещи в мастерскую Феликса, а он чинил их. На столе всегда был кусок хлеба, а иногда даже сыра. В редкие дни Адель удавалось обменять их жалкие марки на мясо или яйца.

Феликс каждый вечер ел ужин, боясь, что он станет последним.

Яэль была жива. Он видел её по телевизору – скрытые татуировки, её собственное лицо – рядом с генералом Райнигером, когда тот рассказывал Новому Берлину и Германии об их будущем как республики. Все слова о выборах и реструктуризации парламента прошли мимо Феликса. Он смотрел на Яэль и знал, что милосердие Мириам лишь отсрочило неизбежное.

Волки приближались. Однажды они покажутся на пороге, требуя кровь за пролитую кровь.

Каждый раз, когда в автомастерскую заглядывал новый клиент, когда Феликс слышал, как Адель вытирает туфли о половик, ему казалось, что расплата близко. Но её не было. И не было. И не было. Зима перешла в весну, которая уже заигрывала с летом.

Феликс продолжал работать. Мёртвые всегда склонялись над двигателями вместе с ним. Мартин, мама, папа. Лука Лёве (он скучал по этому мудаку больше, чем мог представить). Хенрика и корпящие над радио оперативники. Анна Вайскопф. Сегодняшняя жара делала их присутствие особо тягостным.

– Не думала, что найду тебя здесь.

Феликс уронил ключ. Он зазвенел о металл двигателя, но механик не стал ничего поднимать. Судьба стояла на крыльце автомастерской рядом с башней запасных шин. Тёмные волосы, рукав достаточно короткий, чтобы не скрывать стаю на левой руке. Феликс не слышал, как Яэль подошла. Конечно, как иначе? Она – шпионка, лёгкая, как пёрышко. Насколько легко Яэль могла бы проскользнуть за спину Феликсу и вскрыть горло?

Его не особо успокаивало то, что она этого не сделала. Долги такие, как его, забирают только лицом к лицу.

Феликс выпрямился. Он знал, что в одежде Яэль всегда спрятано оружие, и ждал, когда оно явится на свет. Но оно не являлось. Вместо этого девушка скрестила руки и склонила голову набок, читая буквы, которые написал дедушка Феликса ещё в тридцатых годах. АВТОМАСТЕРСКАЯ ВОЛЬФОВ – значилось белым цветом на чёрном шлакоблоке. Время и погода лишили буквы ровных краёв. Папа всегда порывался обновить надпись, но это желание каждый раз спускалось на самое дно длинного списка рутины.

Феликс пожалел, что не обновил краску. Он сомневался, что у Адель когда-нибудь дойдут до этого руки.

Яэль шагнула в двери мастерской. Скрещенные руки покоились на груди.

– Разве ты не продал это место господину Блайеру, чтобы попасть на Гонку Оси?

– Продал.

После произошедшего в штаб-квартире близнецы несколько недель провели в Германии, перебегая от бомбоубежища к бомбоубежищу, когда позволяли уличные перестрелки. Они добрались до окраин столицы, где располагалась квартира Адель. Там близнецы задержались лишь для того, чтобы упаковать все ценности, фотографии и консервы. Феликс убедил сестру, что мама и папа обязательно вернутся во Франкфурт, если они ещё живы. Франкфурт – их единственная возможность снова быть семьёй.