Оксана Демченко - Дом для бродяги [Litres]

Упругая тень клубится вокруг меня, обозначая порог. Она не холодная, не опасная. Даже… наоборот? Что-то чиркает по плечу, я ощущаю горячее, вижу алость, вдыхаю запах крови… и вываливаюсь в свой мир.

Открываю глаза, наблюдаю потолок. Значит, лежу на спине. В зале дикий ор, топот, свист… Звенит и сыплется стекло. Выстрелы – много, вдали и вблизи. Кислый запах плывёт, колышется вместе с дымом. Надо мной склоняется кто-то… моргаю, щурюсь и узнаю Васю.

– Эй, ты цела? Киваю. Ага, молодец. Очень даже хорошо, тебя задело совсем немножко, стрелок у них – так себе, неопытный.

– Живка, – шепчу Васе главное. – Она не успела проклясть. Скажи, пусть дети не переживают.

– Да куда ей, ее ж саму всеми словами, да с выражением и приложением рук… – Вася хмыкнул, посерьезнел. – Я приказал не добивать, но помяли крепко.

Киваю, сажусь. Меня поддерживают со всей сторон. Кто? Не разбираю лиц. Зрение шалит, одно я вижу внятно, а другое… оно словно бы пропадает. И вообще зрение стало – как труба, остро и ясно вижу объекты в узком ее конусе, а прочее, по контуру, или делается нерезким, или вязнет в сумраке. Зато могу мыслить и даже сижу самостоятельно.

– Вася, как сюда проникла такая прорва злодеев?

– Яков перемудрил, – морщится Норский. – Дети, ах дети, всех накормить и пощадить на первый раз… Ну, вот тебе и дети. Погоди, плечо гляну. Только шкуру подпалило, кажись. Чуть погодя перевяжу, даже врач не потребуется. Ах, да: чужаки. Мы ждали гостей. Клим звонил утром и предупредил, что приведет старших из другого гнезда.

– Кто стрелял? – Я ощупала плечо здоровой рукой. Зло, резко растерла лоб. – Плохо вижу. И тошнит. Воды бы. Вася, кажется, меня довольно трудно прикончить, пока я на пороге. Тьма спружинила, пуля прошла краем. Если бы били прицельно, стреляли снова и снова, попали бы точнее, а так – обошлось. Думаю, им словно бы что-то мешало целиться.

– Главное, ты цела. Пей.

Мне сунули кружку с водой. Пью, и так хорошо делается – словно я жизненную силу глотаю, сладкую и неразбавленную. Зрение обретает однозначность, обыкновенность… тьма редеет. Вижу Васю целиком, а не только его глаза и злость. Слежу, как мне обрабатывают рану, бинтуют руку. Вяло соображаю, что платье попорчено. Морщусь – не важно, о чем я вообще! Озираюсь – и наконец замечаю Клима рядом. Его облепила малышня, и такой стоит визг… зачем только слух восстановился?

Клим бледный, слабый. Словно бы слепой: шало трясет головой, ругается. Первый раз слышу, как он ругается! Обычно Клим говорит намеренно сухо и резко, а когда совсем зол, то еще и медленно. А сейчас его прорвало! Он грязно, многословно матерится…

Зову Клима по имени. Долго и глубоко гляжу в глаза, ныряю до самого дна. И он, наконец, замечает меня. Умолкает. Пробует моргать. Озирается…

И каменеет, не дыша. На ощупь, кончиками пальцев, пытается добыть из кармана кастет. Я ищу причину такого поведения – и почти сразу нахожу.

– Дымка… ну ничего себе!

Бедняга Клим! Наверняка я вылила ему в глаза тьму. И первый, кого он увидел вне мира живых – дэв. Вот уж зрелище, не во всякий кошмар пролезет! Я-то привычная, и то захотела отползти и вовсе – сгинуть!

Дэв – он в ярости! Первый раз увидела его таким. Настоящим? Дымка – туго свернутый шар мрака, он ощетинен иглами стали и ядовитого многоцветья. Весь сплошь – пасти, клыки, когти… изрыгает клубы инакости, плюется тьмою.

– Кажется, я солгала залетным бесам, – здоровая рука сама полезла чесать затылок. – Пообещала не замечать, мол, уходите и все дела. Н-да… Вася, ты тоже видишь?

– Он питается не только нектаром, – шепотом соглашается Вася. Отнимает у Клима кастет. – Клим! Тише, без нервов. Он друг. Поверь и отвернись, позже вас Павлушка познакомит. Это его друг и защитник.

Клим, сжав зубы, кивает и резко отворачивается. Молодец, так владеть собою! Я бы не справилась так, в одно усилие. Если подумать, мне потребовалось три ночи, чтобы найти для Дымки мирный облик.

Толпа детей вокруг нас принимается шуметь громче, злее. Уплотняется, полнясь внутренним движением. Толкает на пятачок свободного пространства живку. Помятую – не то слово. Одежда порвана, кровоподтёки на лице и руках, волосы висят редкой растрепанной паклей.

– Меня нельзя убивать, – с победным видом шипит неумная женщина. – Без меня и сестры вам не вернуть старшего князя в прежнее тело. Только мы умеем. Я очень ценная. Очень!

Она еще что-то бубнит, то пугая нас, то нахваливая свой дар, то требуя денег и почета… и вдруг срывается в визг. Такой пронзительный, что я закрываю глаза, затыкаю уши. После всего случившегося резкие звуки болезненны. Кажется, череп вот-вот лопнет. А она орёт и орет! Вдруг стихает… и весь зал словно набивают ватой молчания. И – тьма раскрывает свежий бутон смерти. Красиво, если смотреть отрешенно. Цветок похож на черную лилию. Зев глубокий, душа скользит в него пушинкой… или крохотным шмеликом. Скользит и пропадает. Цветок схлопывает лепестки, чтобы растаять без следа… Да когда уже кошмар закончится? Кто-то умирает даже теперь!

Открываю глаза. Вижу Лёлю – крупно, отчетливо. У неё безмятежно спокойное лицо. Её руки методично протирают полотенцем длинное лезвие. По ткани расплываются пятна. Бурые пятна…

– Из-за Феди я делаюсь быстрой в решениях, – Лёля, запрокинув голову, глядит в потолок. – Клим, опять прогонишь? Ну и ладно. А только я не жалею. Этих тварей надо сразу. Иначе они начнут торг, окажутся полезными. Взрослые умники с законами и планами на сто ходов вперед учинят сделку. Глядишь, через полгода тварь станет невиновна, выйдет на свободу. А ты и Хома…

– Не прогоню, – Клим поморщился. – Но это в последний раз. И, Лёля… спасибо. Тех, в парке, тоже ты?

– Которые были с ружьями? Одного я. Второго люди Юсуфа, они быстро появились. Мне понравилось, как они работают.

– Что ж, разобрались. Пойду, – бодро сообщил Норский и подхватил на руки Федю. – Там Павлушка один. А ты, Клим, садись писать подробный отчет. Юну попроси помочь, я первые отчеты носил ей, очень было полезно.

И жизнь пошла дальше, как ни в чем не бывало.

Дети расселись на прежние места и доели обед. Корками хлеба подчистили тарелки… у них не пропал аппетит. Они не плакали, не спешили уйти из зала, где пахнет порохом и кровью. Я тоже не смогла уйти, ведь Клим старательно составлял отчет, поминутно спрашивая, как правильно нарисовать место утренней встречи с живкой, как записать приметы людей, устроивших эту встречу. И еще по памяти описывал лица. Я должна была рисовать, исправлять и уточнять – и снова перерисовывать.

Звенело стекло, визжали пилы. Разбитые окна временно закрывали досками, осколки сметали и выносили. Кто-то мыл полы. Трупы чужаков, обманом проникших в особняк, унесли. Живку завернули в скатерть и тоже уволокли…