Анна Коэн - #Зерна граната [litres]

– Я менять деньги, – согласился бербер. – Я менять сто гульден на тысяча песо.

– Песо вперед.

– Нет, девочка, – усмехнулся он и погрозил ей пальцем, точно ребенку, – гульден вперед. Должен проверять.

Похоже, это неизбежно. Чайка передала скупщику сотню и задержала дыхание, сама не своя от накатившей тревоги. Она была уверена в подлинности купюры, так что же ее так напугало? Девушка с отчаянной скоростью перебирала варианты, пока бербер разглядывал ее деньги на просвет. И когда он в конце концов положил купюру на стол перед собой, она нашла ответ.

На скупщике был перстень Якоба Краузе – горностай с крохотным рубиновым глазом. Она бы узнала его из тысячи.

Уходить. Но как? Будет подозрительно, если она просто передумает. Прорываться с боем? Но она не героиня бульварного чтива с дымовой шашкой за подвязкой и ловкостью циркачки. Нужно быстро заполучить треклятые песо и делать ноги.

Тем временем бербер отсчитывал деньги, выкладывая тусклые монетки по десять песо столбиками. Он делал это изнуряюще медленно. Жизель до боли закусила губу, уговаривая себя не паниковать. Шесть столбиков, семь…

Скупщик остановился и поднял на Чайку глаза-маслины.

– Твои песо, девочка.

– Мы договаривались на тысячу. Здесь семь сотен, – возразила Жизель, уже зная – бесполезно.

– Три части из десяти в храм отдай, – наставительно заметил бербер, пододвигая к ней монеты и пряча гульдены. – Здесь твой храм.

Охранники глухо рассмеялись, толкая друг друга локтями.

Чайка проглотила возмущение, как до этого – голодную слюну, и быстро смела монеты в кошелек. Лучше так, чем… в общем, могло быть гораздо хуже.

Спустившись по лестнице, она вовремя заметила табачника, притаившегося в темноте, почуяла его намерения, разглядела жадный блеск в глазах. Лезвие бабочки полоснуло его по щеке, оставив глубокий порез. Ибериец закричал и провалился назад, в темноту, зажав кровоточащую рану, а Чайка бросилась по коридору, пока вопли мужчины не услышали охранники наверху и не пустились за ней в погоню.

Девушка вырвалась на солнечный свет и быстрым шагом пересекла площадь, стараясь затеряться в негустой толпе. Много раз оглядываясь, она не заметила, чтобы ее преследовали. Похоже, охранникам скупщика было плевать на происходившее за пределами его кабинета.

Тогда она с досадой осознала, что уже покинула рынок рыбаков – не выйдет пира для деда Сальвадора. Но это ничего – лучше она купит ему мешок фасоли, которой хватит надолго. И еще сыра и апельсинов, которые он так любит.

А завтра отправится на дилижансе до станции, где поезд подхватит ее и унесет подальше от этого гнилого угла.

Билет в купе до столицы – Кампо дель Оро – отъел еще один солидный кус от оставшихся песо Чайки, но она была счастлива ехать в одиночестве, без вопросов и нахальных взглядов. На ней по-прежнему были лохмотья, в которых она покинула больницу. Жизель попросту не хотелось размениваться по мелочам, а потому вместо добротного платья она накупила булочек с липкой помадкой, которые слопала в первый же час путешествия.

Какое-то время проносящийся за окном пейзаж развлекал ее, но вскоре Жизель нашла его однообразным и утомительным: пустоши цвета ржавчины, нищие деревеньки в три двора, редкие рощицы кипарисов или гранатов и стада коров… Что за развлечение – смотреть на скотину?

Закат окрасил и без того рыжую землю в цвет крови, а деревья почернели, будто сожженные дотла. Чайке стало неуютно. Она вывернула до максимума вентили газовых светильников, и окно обратилось черным зеркалом.

Собственное лицо показалось девушке чужим. Казалось бы, все тот же тонкий вздернутый нос, губы с опущенными уголками, тот же паутинный шрам, наползающий на скулу, но уставший взгляд и густые тени под глазами будто состарили Жизель до срока. Она обхватила руками талию и осознала, как сильно отощала. Ей нужно лучше питаться. Наконец позаботиться не о ком-то, а о себе.

В газете, оставленной в купе, почти не было фотографий, чтобы их поразглядывать, а читать по-иберийски Чайка и вовсе не могла. Она сунула в рот папиросу и стала упражняться с картами, чтобы не растерять сноровку: карась, передержка, олонский веер, скользкий манжет… Любой финт давался ей безупречно, как и всегда. Заняться было решительно нечем.

Чайка погасила свет и завернулась в пиджак, но сон не шел к ней. Так бывало раньше, когда холодной ночью не удавалось согреться и расслабиться.

И она стала считать. Считала карты, считала гульдены, переводила их в песо, делила на количество прожитых лет, на число потерянных друзей… Покачивание вагона убаюкивало, как ласковые волны. Поезд начал замедлять ход.

«Полустанок, – лениво подумала Чайка. – До ближайшего города еще пара часов».

Снаружи раздался тревожный гудок, потом еще один, сдвоенный, похожий на вопль клаксона. Вагон резко пошатнулся вперед и, тормозя со скрежетом и визгом, сбросил девушку с полки. Жизель кубарем прокатилась по полу и врезалась лбом в деревянное основание сиденья напротив. В глазах потемнело, но зрение вскоре вернулось к ней, не успела она добраться до третьего колена семейства машиниста, выискивая причины его скудоумия в их противоестественных отношениях. Судя по разъяренным голосам из других купе, остальные пассажиры были с ней согласны.

Но уже через минуту их крики зазвучали испуганно, захлопали двери. Потом все стихло, кроме стука подкованных сапог и где-то далеко – младенческого писка. Шаги приближались.

Спрятаться!

Чайка прекратила тереть растущую шишку и вскочила на ноги. Она могла бы добраться до багажной полки над дверью, нужно только встать на край сиденья, подпрыгнуть и подтянуться. Времени на сомнения не было ни секунды – от жутких шагов ее отделяла всего пара соседних купе. Сиденье пружинисто подтолкнуло ее вверх, и Чайке удалось вцепиться в резной бортик полки. Одной ногой она наугад махнула вправо и уперлась ботинком в латунный крючок для верхнего платья. Подтянулась до локтей. Главное – подняться на полку до пояса, остальное уже ерунда. Руки горели от напряжения.

Складную дверь-гармошку дернули за ручки снаружи. Еще раз и еще, настойчиво, неумолимо. С такой силой, что вся стенка, отделявшая ее убежище от общего коридора, заходила ходуном. Нога потеряла опору, и Чайка повисла на руках, готовая разрыдаться от ужаса.

В этот момент замок не выдержал напора, дверь распахнулась, а ослабевшие пальцы предали Жизель, отказавшись служить ей дальше.

– Поймал! – гавкнул ей в лицо носатый верзила с неопрятной щетиной, удержав ее на весу. – Слышь, Пузо, это она?.. – обратился он к напарнику, руки которого оттягивал пугающих размеров взведенный дробовик.