Джером Биксби - Врата времени

— Вы стоять будете или как? — спросил парень.

Хестлер опять посмотрел на мрачный голый горизонт.

Подошел и встал последним.

— Ну конечно, — ответил он.

© Перевод на русский язык, Вязников П.А., 1994

Биолог знакомил высокопоставленного гостя с зоопарком и лабораторией.

— Наш скромный бюджет не позволяет нам воссоздавать все исчезнувшие виды, — объяснял он. — Поэтому мы возвращаем из небытия только высшие формы животного мира — лишь самые прекрасные из образцов, подвергшихся бессмысленному истреблению. Объяснить это злодеяние можно только тем, что люди были существами жестокими и глупыми. Ведь если считать каждый уничтоженный человеком вид, образно говоря, пощечиной Богу — то они его просто измордовали...

Биолог умолк и стал вместе со своим спутником рассматривать зверей, отгороженных от них рвом и железной решеткой, по которой был пропущен электрический ток. Там, за оградой, поблескивая на солнце лоснящейся шкурой, резвилась квагга, носясь по кругу галопом; топорщились из воды уморительные усы морской выдры; из зарослей бамбука пялилась горилла; с важным видом разгуливали почтовые голуби; огромный носорог, изящный, как боевой корабль, топал куда-то по своим делам; жираф, одарив посетителей кротким взглядом, отвернулся и вновь принялся жевать листья.

— А вот, обратите внимание, — додо. Не очень симпатичный, зато такой забавный. И совершенно беззащитный, заметьте... А теперь позвольте продемонстрировать, как протекает процесс воссоздания.

Они вошли в большое строение, заставленное рядами вместительных емкостей. Сквозь иллюминаторы было прекрасно видно их студенистое содержимое.

— Эмбрионы африканских слонов, — показывал биолог. — Мы планируем вывести целое стадо, которое расселим затем в новом государственном заповеднике.

— Вы наверняка по-настоящему счастливы, — сказал высокопоставленный гость. — Ведь вы любите животных, не так ли?

— Я люблю все живое.

— Скажите, — поинтересовался гость, — а где вы берете исходный материал для ваших опытов?

— По большей части мы используем скелеты и шкуры из древних музеев. Кроме того, нам удалось раскопать и реставрировать старые книги и фильмы. Мы их перевели... Кстати, взгляните. Видите эти исполинские яйца? В них развиваются птенцы гигантской птицы моа. А здесь — почти готовые тигрята. В зрелом возрасте тигры очень опасны, но мы их все равно отправим в заповедник.

Гость остановился перед последней емкостью.

— А здесь что? И почему в единственном экземпляре?

— Да... Бедный малыш, — опечалился биолог. — Ему будет так одиноко... Но я вложу в него всю свою любовь.

— Неужели это существо так опасно? — удивился гость. — Не может быть, чтобы оно было страшнее слона, тигра или медведя.

— И тем не менее — мне пришлось получать специальное разрешение, чтобы вырастить хотя бы одну особь, — голос биолога дрогнул.

Гость поспешно отпрянул от емкости.

— Так значит это... Не может быть!

Биолог кивнул:

— Может. Это человек.

© Перевод на русский язык, Куртишвили Ш.С., 1994

Совсем не обязательно считать меня сумасшедшим, Элиот, — у многих, если уж сравнивать, куда более эксцентричные предрассудки. Почему вот вы не смеетесь над дедом Оливера, который боится ездить в автомобиле? А то, что мне не нравится проклятая подземка, — это мое личное дело; к тому же на такси мы добрались сюда гораздо быстрее. И нам не пришлось пешком взбираться на холм от самой Парк-стрит.

Я знаю, что не был таким нервным еще в прошлом году, когда мы виделись в последний раз, но это еще не означает, что я болен. Я часто раздражаюсь по пустякам, но с рассудком, к счастью, у меня все в полном порядке. Зачем же тогда этот допрос с пристрастием? Подобное любопытство вам не пристало.

Впрочем, если вам так хочется об этом услышать, не вижу причин, почему бы и не рассказать. Наверное, вы имеете на это некое право... не вы ли писали мне, словно огорченный отец, узнав, что я перестал бывать в клубе художников и избегаю Пикмана? Теперь, когда он так внезапно исчез, я иногда появляюсь в клубе, но нервы у меня уже не те.

Нет, я не знаю, что стало с Пикманом, и не хочу гадать. Вы, наверное, подозреваете, что перед тем как оставить его, я узнал о нем нечто важное — так вот именно из-за этого я и не желаю думать, куда он пропал. Пусть полиция пытается найти разгадку, если сможет, хотя вряд ли ей это удастся: ведь они ничего не знают о доме в северных кварталах старого города, доме, который он снимал под именем Питерса. Не уверен, что и сам сумел бы его отыскать, но и пробовать не стану, пусть даже при свете дня! Да, я знаю, почему он снял этот дом, или, вернее, боюсь что знаю. Я к этому подхожу. И, думаю, вы легко поймете, почему я ничего не рассказал полиции. Они потребовали бы показать им это место, а я не смог бы пойти туда еще раз, даже если бы помнил дорогу. Там было нечто такое... и вот теперь я не пользуюсь подземкой и — у вас есть еще один повод для насмешек — никогда не спускаюсь в подвалы.

Надеюсь, вы понимаете, что я оставил Пикмана совсем по другим причинам, нежели эти суетливые старые бабы вроде доктора Рейда, Джо Минота или Росворта. Болезненное искусство не шокирует меня, и когда человек гениален, я считаю за честь быть знакомым с ним независимо от направления его творчества. В Бостоне никогда не было более великого художника, чем Ричард Эптон Пикман. Я говорил это с самого начала, говорю сейчас и никогда не отступал от своего мнения ни на дюйм, даже после того как он показал нам «Трапезу вампира». Тогда, если вы помните, с ним порвал Минот.

Не спорьте — только глубочайшее проникновение в Природу и особый талант могут осилить такой материал. Любой журнальный поденщик без труда состряпает картинку «про сверхъестественное» и назовет ее кошмаром, или шабашем ведьм, или портретом дьявола, но только великий живописец может сделать такую вещь по-настоящему страшной или пронзительно правдивой, ибо только подлинный художник знает истинную анатомию ужаса или физиологию страха — тот определенный порядок линий и пропорций, связанный со скрытыми инстинктами или наследственными воспоминаниями об испуге, те особые цветовые контрасты и световые эффекты, способные пробудить в человеке дремлющее чувство необычайного. Вам не надо объяснять, почему дешевенький Фронтиспис оккультного рассказа вызывает у вас лишь смех, тогда как от картин Фюсли [12] Иоганн Генрих Фюсли (1741—1825) — швейцарский художник и писатель. Жил в основном в Англии. В его картинах и рисунках виртуозность соединена с элементами фантастики и гротеска. воистину бросает в дрожь. Эти парни уловили нечто такое — за пределами жизни, — что способно в одно мгновение захватить нашу душу. Это было у Доре. Это есть у Сайма, у Ангаролы [13] Энтони Ангарола (1893—1929) — американский живописец, ученик Г.М.Уолкотта. из Чикаго. А Пикман обладал этим в такой степени, как ни один человек до него и — тут я уповаю на Небеса — после.