Александр Чернов - Одиссея капитана Балка. Дилогия [СИ]

— Но не до власти же своих недавних непримиримых противников допускать!?

— Так об этом, как мне представляется, речи не идет вовсе. Никакого ответственного министерства. Парламент предполагается создать только как законосовещательный орган.

— Да? А рассмотрение и утверждение госбюджета?

— Простите, Ваше величество, но разве это можно рассматривать как отрицательный момент? Тем более при склонности власть предержащих в России к бесконтрольному или нецелевому использованию ведомственных финансов? Полагаю, что Император Николай учел факт неготовности своего флота к войне на Востоке, и это при том, что денег-то было потрачено намного больше, чем у японцев, — добавил свои «пять копеек» явно солидарный с мнением начальника кабинета Бюксель.

— Никогда не слышал, что для того, чтобы закрутить гайки, следует сперва отпускать вожжи! — многозначительно прищурился Вильгельм.

— Если ослабшая гайка и резьба изрядно заржавели, то сначала, перед новым затягом, ее действительно нужно слегка отпустить. Ведь очевидно, мой Император, что русское столоначальство уже не вполне отвечает требованиям нового века, — нашелся начальник Генмора, ловко отпарировав августейший выпад.

— Нам, возможно и очевидно. Но как на это посмотрит русский народ, привыкший к сложившейся системе? Желает ли он столь кардинальных перемен?

«Ну, что же, наш выход. Пора Экселенцу подыграть», — усмехнулся про себя Тирпиц, и вслух сухо, с твердой убежденностью в голосе, заявил:

— Декабрьские события об этом свидетельствуют с очевидностью. На мой взгляд, только известная ловкость царя и громкие военные победы отвратили Россию от бунта.

— Даже так, мой любезный Альфред!? Вы и в самом деле полагаете, что все было столь серьезно для Николая, — Вильгельм слегка нахмурился, пристально глядя Тирпицу прямо в глаза, — И гвардия это бы допустила?

— Полагаю, что гвардия, вернее Великие князья и их офицеры, не только допустили бы смуту и кровопролитие в столице. Они их, несомненно, желали, Экселенц. Если даже не более того. И дело тут не только в том, что реформы бьют по дворянству в целом.

Если мы с Вами знаем кое-что относительно здоровья одного из членов понятного семейства, что можно подумать об осведомленности князя Владимира? Мы знаем, как начал царь последнее время прижимать родственников. Знаем о подрывной деятельности обиженного на него господина фон Витте и его друзей из профранцузской партии…

— Значит, Вы думаете, что Ники затеял контригру против своих зарвавшихся старших дядюшек? Из элементарного опасения потерять трон?

— Осмелюсь предположить, что не только это, Ваше величество. Тут, на мой взгляд, просматривается некая более сложная, преследующая несколько целей, многоходовка. Но, конечно, декларировал равенство всех перед законом он неспроста…

— Так… получается, что Вы не усматриваете явных угроз от всего этого шапито нашим планам относительно стратегического сближения с Россией?

— Наоборот. Считаю, что в этих условиях решение Вашего величества о немедленном посещении Петербурга для демонстрации царю Николаю Вашей решительной поддержки — чрезвычайно своевременный, воистину мудрый и важнейший для будущего Германской империи политический шаг.

— Готовы ли вы поспорить с этим мнением, господа адмиралы? Нет?

Ну, если так, то нам остается только подождать беднягу Бюлова, и после того как он признает безупречность логики статс-секретаря, может ползти в койку. Ни Рихтгофену, ни Гольштейну, надобности телеграфировать нет. Через несколько часов мы будем у Даго. Если обещанный Дубасовым «Ермак» встретит вовремя, войдем во льды Финского залива, и качать перестанет. Там наш страдалец-канцлер и получит свое заслуженное избавление.

Конечно, мы с вами знаем, господа, что у многих наших генералов обязательно будет особое мнение по этому вопросу. Если не по существу, то хотя бы из-за их духа противоречия морякам. Но решать-то нужно было быстро, не так ли? И с этим ничего уже не поделаешь. Мы идем в Санкт-Петербург! — Вильгельм многозначительно подмигнул Тирпицу, — Кстати, это очень хорошо. Когда тебя ПРАВИЛЬНО понимают…

Три дня. Вернее, трое суток. Много это, или мало, когда в ворох запланированных и уже расписанных по часам дел, внезапно вклинивается некая сверхзадача, которую, кровь из носу, а выполнить нужно? Наверное, у многих из нас случались подобные моменты. На таких неожиданных вводных, жизнь и проверяет на способность держать удар отдельные личности или целые коллективы. А случается, — даже целые народы…

«Кайзеровский десант», вернее авральная подготовка к нему, и стала тем самым форс-мажором, на котором сдавала этапный экзамен, «отрихтованная» Императором при помощи «гостей из будущего», система государственного управления в высшем ее звене. Сдавала подобно воинской части, внезапно поднятой командованием по тревоге, и в условиях, приближенных к боевым, проходящей суровую проверку на прочность. В смысле адекватности и быстроты профессиональной реакции, стрессоустойчивости и готовности личного состава к авральной командной работе на заданный результат.

«Рихтовка» эта, внешне почти не заметная, но качественно изменившая систему принятия важнейших государственных решений, стала главным следствием многочасовых бесед Государя с Банщиковым. Пытливо вникая в подробности истории мира будущего, а затем, в одиночестве, размышляя над рассказами и пояснениями собеседника, Николай твердо уяснил для себя четыре истины. Поначалу весьма неприятные для него, но которые мало было «прочитать, понять и выучить». Хозяину земли русской пришлось немедленно применять их к практике своей трудовой деятельности, сиречь — царствования. Рискуя при этом, как минимум, яростными склоками едва ли не с большей половиной Романовского семейства, а как максимум, — внезапной встречей с «апоплексической табакеркой»… Истины эти были следующими:

Во-первых, царь — он тоже человек, с присущими ему слабостями и недостатками, и упрямая убежденность самодержца в божественной сущности его интуиции и душевных порывов может стать причиной катастроф как для него лично, так и для всей державы. Ему, как и любому смертному, свойственно ошибаться. Тем более, что нерешительность при рассмотрении серьезных вопросов, он за собой замечал сам.

Отсюда проистекал и подмеченный потомками «эффект крайней аудиенции», когда Николаю случалось внезапно менять принятое решение под влиянием доводов чиновника или родственника, последним высказывающего ему свои аргументы наедине. Именно так он, по словам Вадима, пришел и к отправке эскадры Рожественского на Цусимскую Голгофу, и к отказу от договора с кайзером у Бьерке, и к всеобщей мобилизации из-за Сербского кризиса, спровоцировавшей Вильгельма на начало войны против России…