Илья Леонтьев - Окаянный император. Роковое путешествие

Фон Эренталь отличался взрывным характером, поэтому очень быстро в здании появились полицейские в больших чинах, а вокруг особняка на Сергиевской улице замелькали филеры, которые взялись опрашивать дворников и извозчиков. Единственное, что удалось выяснить: накануне поздно вечером мужчина в партикулярном платье с большим предметом, замотанным в рогожу, поймал неподалеку от миссии лихача. Пообещав «накинуть сверху», он приказал вести себя на Лиговку. Добравшись до места, незнакомец расплатился и растворился в глубине трущоб. Ломовой же поспешил уехать из района, который пользовался дурной славой. На этом следствие зашло в тупик, и об украденном императоре вскоре забыли.

Новости о необычных кражах из посольств появлялись каждый день. Полиция сбилась с ног, агенты шерстили осведомителей, но результатов не было. Корреспонденты метко окрестили происходящее «дипломатическим переполохом». И профессионалы, и публика не могли ответить на главный вопрос, зачем кому-то нужны, в общем-то, недорогие вещи. Самым ценным из похищенного было столовое серебро с гербами Испании. Единственный шанс поймать злоумышленников был у служащих Германской миссии. К служащему на улице приблизился молодой мужчина, который рассказал, что хочет купить тарелку из парадного сервиза. Наслышанный о происшествиях слуга схватил его за рукав и принялся звать полицию. Однако удержать неизвестного не смог, тот вырвался и скрылся до того, как появились городовые.

Пока Петербург терялся в догадках по поводу неописуемых происшествий, я готовился к заседанию Комитета министров. Дни таяли, объем перелопаченной информации рос, а краски сгущались. В итоге к назначенной дате я подошел в странном настроении. С одной стороны, давило осознание происходящего, а с другой, крепли злость и желание изменить ситуацию. Поэтому в коляску, которая должна была отвезти в Зимний дворец, садился в боевом настрое. Экипаж в окружении конвойных казаков вырулил на Невский и полетел к Неве. Хотя насчет «полетел» — сказано слишком сильно. Лошади бежали рысью, и мимо медленно проплывали дома, скверы, бесконечное здание Гостиного двора. Слева неожиданно возникла громада Казанского собора. Без автомобильных парковок и туристов он казался еще величественнее. Вдали начал расти шпиль Адмиралтейства. Я беспрестанно крутил головой, наплевав на всякие приличия. В Питере мне доводилось бывать на всероссийской математической олимпиаде школьников, и, кроме решения задачек, для нас готовили и культурную программу — автобусную экскурсию по центру города. Теперь же я пытался раскопать в памяти те картинки и сравнить их с увиденным. Получалось откровенно плохо. Воспоминания о XXI веке исчезали, как снег под жарким апрельским солнышком. Жизнь поменялась радикально, новые знания затмевали старые. Да и накачка материалами о жизни империи не прошла даром.

Кортеж свернул на Двоцовую площадь. Перед глазами появились Александровская колонна и бело-зеленые стены дворца. Меня ждали. Безукоризненно вежливый дворецкий повел по бесконечным коридорам. Закончилось путешествие у небольшой двери. Постучав, точнее даже поскребя, сопровождающий отворил ее и посторонился. В покоях был отец.

— А, Николай! Здравствуй, здравствуй! — он обнял меня. Сегодня царь был в мундире, увешанный наградами. Собранный и сосредоточенный, он совсем не походил на добродушного, смешливого главу семейства, виденного мной на ужине после возвращения.

— Готов доклад? Отлично, — заключил он, дождавшись моего кивка. — Признаться, члены Комитета были удивлены твоим желанием, а уж когда узнали тему выступления… Да… Ну что ж, пойдем! Думаю, все собрались. Хотя постой, не надо ли для храбрости? — отец указал на шкаф, в котором, как я понял, хранилось спиртное.

— Спасибо, нет, — ответил я после секундного размышления. — Негоже заниматься делами во хмелю.

Император качнул головой, и мы направились на заседание. Перед самым порогом разделились. Меня провели через боковую дверь. Выдавив улыбку, я поспешил занять свободное место за столом, чтобы уже через пару секунд присоединиться к общему порыву и вскочить после громогласных слов: Божиею милостию, Александр III, император и самодержец, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

Створки распахнулись, и вошел государь. Если во время нашей первой встречи на вокзале в Тосно он произвел впечатление стареющего русского богатыря, то в это мгновение от образа осталась только вторая часть. Высокий, могучий, надежный. В нем не было ни капли усталости. Только сила и мощь. Именно таким надлежит быть главе империи, которая вольготно раскинулась сразу на двух континентах. Именно таким предстояло стать мне. И дай бог, чтобы это случилось, как можно позже.

Разместившись во главе стола, Александр кивнул благообразному седому старику с дедморозовской бородкой, но живыми голубыми глазами.

— Ваше императорское величество, ваше императорское высочество, господа! Заседание Комитета министров Российской империи объявляется открытым. Сегодня в повестке у нас следующие вопросы…

Слегка поборов одолевающее меня волнение, я принялся потихоньку изучать окружающих. С речью выступал председатель комитета Николай Христианович Бунге. В газетах о нем писали как об умеренном либерале. Ему страна была обязана многим. Будучи министром финансов, он проводил налоговую реформу. Менял подушное налогообложение на косвенное. Добился снижения выкупных платежей. Инициировал законы, которые запретили детский труд в некоторых профессиях и женский по ночам. Был сторонником выкупа частных железных дорог в государственную собственность. В крестьянском вопросе выступал против сохранения общины и круговой поруки в деревне. Именно на этой почве у него возник конфликт с еще одним участником заседания.

Константин Петрович Победоносцев. В официальной прессе это имя печатали с придыханием. Чисто выбритый сухопарый старик в круглых очках был светочем всех консервативных сил. Занимая пост обер-прокурора священного синода, фактически представителя императора в церкви, он обладал колоссальным влиянием на умы современников. Победоносцев учил законоведению и Александра III, и Николая, поэтому имел влияние на императора. Именно его считали инициатором реформ, которые ограничили свободы, позволенные Александром II. Он стоял за законом о «кухаркиных детях», которым попрекал меня в Нерчинске ссыльный, краевед и просветитель Алексей Кузнецов. Обер-прокурор верил, что единственно возможная форма правления — абсолютная монархия. Крестьянская община была для него идеальной организацией. Именно на этой почве столкнувшись с Бунге, он добился его отставки с поста министра финансов. Причем решение было красивым и в то же время ерническим. Государь повысил Николая Христиановича до председателя Комитета. По факту же это была опала. Должность являлась чисто декоративной.