Илья Леонтьев - Окаянный император. Роковое путешествие

Впрочем, хватит философствовать. Пора и баиньки. Зевнув от души, направился в спальню. А далее случилось вполне предсказуемое, но все равно неприятное. Я заблудился.

Екатерининский дворец в ночи казался чем-то фантастическим. Пламя трех свечей с трудом пробивало мрак коридоров. Проплутав по лестницам и переходам, оказался в парадной части комплекса. Пространство раздвинулось, потолки ушли вверх. Появилась позолота. Дрожащий свет выхватывал статуи пухлых амуров, им на смену выплывали лица с картин и барельефы двуглавых орлов. Ощущение нереальности добавляла тишина. Я слышал только скрип паркета и свое дыхание. Звуковой фон века XIX вообще был совсем иным. Здесь не шумели двигатели внутреннего сгорания многочисленных автомобилей и не было крякающих сигнализаций. Не доносилась музыка, и не гудели самолеты. В зданиях не крутились моторы лифтов и вентиляторы бытовой техники. Во дворце это усугублялось малым количеством людей. Александр III, как восторженно писали газеты, упростил придворный этикет и сократил число слуг. К тому же императорская чета предпочитала жить в Гатчине, Царское село отошло на вторые роли.

Внезапно передо мной открылся гигантский зал. По обеим сторонам его в два ряда шли огромные окна. Золото закрывало все свободное пространство. Ба! Да это же тронный! — пронеслась у меня в голове. Я был здесь на экскурсии. При лунном освещении он приобрел совершенно другой вид. Украшения не выглядели аляповато. Лица ангелов и героев сделались строгими. Они как будто смотрели на меня. Пытаясь спрятаться от этих взглядов, я закружил по залу. Величие страны материализовалось, его можно было потрогать руками. Отблески свечей создавали причудливые блики. Боковое зрение принимало их за движение человеческих фигур. Воображение дорисовывало танцующие пары. Дам в пышных платьях и кавалеров в напудренных париках. Вдоль стен прохаживались государственные мужи и, тихо переговариваясь, вершили большую политику, не забывая про собственный карман. Тысячи крестьянских и солдатских жизней были в этой игре мелкой разменной монетой. Их, не задумываясь, дарили, покупали и отправляли на убой.

Во главе зала на блистающем троне сидела императрица. Она благосклонно взирала на танцы и, чуть кивая головой, слушала верзилу в богатом мундире. Екатерина II и Потемкин. Небожители, боги. Их мало интересовало, что происходит там, за окнами. Взобравшись на Олимп, они думали лишь о себе. Все остальное было вторично. А там, на бескрайних просторах жила империя. Рождались и умирали от непосильного труда крепостные крестьяне и рабочие на казенных заводах. Набивали златом и серебром подвалы монастырей священники. Прожигали свои дни помещики. И так было из года в год, из века в век. Пока однажды чаша не переполнилась и волна не смыла миллионы жизней, правителей, саму империю. После этого все вернулось на круги своя. Только правители переехали из Зимнего в Кремль.

Наваждение схлынуло со скрипом двери. Из проема показалась рука с подсвечником, а потом мужская фигура. Старый слуга в расстегнутой ливрее, подслеповато щурясь, пытался рассмотреть того, кто бродит по дворцу в столь поздний час. Я подошел к спасителю.

— Ваше императорское высочество? — он был предельно изумлен.

— Да, это я. Решил немного прогуляться на сон грядущий… Проводи-ка братец, до моих покоев, уж коли и тебе не спится.

Старик поклонился и пошел, освещая путь. Вскоре он остановился у одной из дверей и молча распахнул ее. Это была спальня. Войдя, я понял, что этот бесконечный день еще не кончился. В кресле сидела императрица. Она дремала. Похоже, не дождалась, пока блудный сын нагуляется. А может… А может, она сообразила, что я не Николай и пришла разоблачить? Нет, не может быть. Все это бред.

Повинуясь бессознательному, я потихоньку приблизился, сел на пол и положил голову ей на колени. Мария Федоровна проснулась и запустила руки мне в волосы. По телу пробежала дрожь. Точно так же поступала моя мама, когда я засиживался допоздна за компьютером. Она тихонько подходила сзади и перебирала пряди. Я был дома.

Осенью 1891 года, когда все газеты писали о возвращении наследника престола из восточного путешествия, Леве Бронштейну исполнилось 12 лет. К сожалению, детство его сложно было назвать беззаботным. Мать часто болела и была раздражительной. Зачастую вместо слов любви он слышал упреки. Не бережет вещи, не слушается старших, слишком много шалит и играет. Особенно больно было, когда родители интересовались у детей, что им привезти в подарок из Елисаветграда или Николаева, а потом забывали. После таких случаев мальчишка убегал на мельницу, принадлежащую отцу. Ее машинист стал для него другом.

— Вот скажи, Иван Васильевич, зачем они спрашивают про желания, а потом не исполняют? — утирал слезы после очередного случая Лева.

— Не расстраивайся. У взрослых много дел, и иногда они забывают…

— Да?! Они это делают не иногда, а всегда! — с горячностью воскликнул младший Бронштейн. — Всегда. Когда я был маленький, то просил лошадку и цветные карандаши, и где же они? А коньки?! У всех ребят есть коньки, а у меня нет. Обманщики!

Вскоре после этого ватага сельских пацанов прославилась на всю округу. Земство платило за уничтожение мышей и крыс, которые портили запасы хлеба. Заветную копейку давали за каждый хвост. Поняв это, проказники принялись резать доказательства из шкурок. Так за одного грызуна можно было получить до гривенника. Правда хитрость быстро раскрыли и от мальчишек стали требовать не только хвосты, но и лапы.

В тот памятный день Лева снова прибежал посмотреть, как работает паровая машина. Огромный агрегат, пышущий жаром, изрыгающий пар и вращающий жернов, завораживал мальчишеские сердца. У Льва было преимущество. Он был сыном хозяина.

— Здравствуй, мой хороший, — с улыбкой встретил его машинист. — Смотри, что у меня для тебя!

С этими словами Иван Гребень достал из-под верстака макет пассажирского вагона. Игрушка была склеена из толстого картона, раскрашена красками и в детском воображении была практически как настоящий вагон.

— Спасибо, Васильевич! Спасибо! — Лева схватил подарок и зачарованно принялся его рассматривать со всех сторон, а уже через пару минут со двора раздавалось характерное «чух-чух-чух» и «ту-туу!».

Вагон ненадолго вытеснила из жизни мальчика главное увлечение — книги. Печатное слово производило на него магическое действие. В 8 лет, едва научившись грамоте, он придумал собственный журнал. «Обложку» разрисовал цветными карандашами, а «статьи» посвятил семейным делам. Это издание потом долго лежало в доме Бронштейнов на видном месте, а гости восторгались «развитым не по годам ребенком». Для него самого не было большой разницы, что читать и писать. С одинаковым усердием он составлял сочинения и помогал отцу с бухгалтерией. Причем настолько успешно, что сам Давид скоро признал его превосходство.