Илья Леонтьев - Окаянный император. Роковое путешествие

— На Петропавловскую ярмарку повезем, — вздохнув, ответил собеседник. — Вот только возьмет ли кто?

— Почему сомневаетесь?

— Ноне все режут. Много их на торжище-то будет…

— А почему?

— Урожая в энтом годе нет, вот все и мастерят.

— Совсем ничего не собрали?

— А… Посеяли больше. Скотине даже сена нет. Осенью забьем кормилицу, — говорящий отвернулся и смахнул набежавшую слезу.

— Сами есть что будете? — настроение мое портилось все сильнее.

— Кору сосновую ободрали, осенью желуди соберем. Все это в муку и пойдет. Ежели совсем туго, бабы в тесто глину подмешивают. Лебеды энтим летом мало, посохла вся. Из нее хлебушек черный получается, тяжелый да горький. Иной раз бывает, что и вырвет с него, да деваться некуда…

— Сколько вы платите выкупных платежей?

— По восемь рубликов в год… барин, — после секундного раздумья добавил старик. Похоже, он начал понимать, что перед ним птица высокого полета, коль даже чиновник в мундире, увешанном орденами, не вмешивается в разговор.

— А сколько стоит, ну, к примеру, вот эта ложка? — нагнувшись, я поднял грубую шероховатую поделку.

— Так енто мы их дощанками продаем…

— Дощанками?

— Так вот же, — мужик указал узловатым пальцем на короб. — Там их тысяча штучек получается. В том годе по три рублика продавали, в энтом, бог даст, по два с полтинничком дадут. Многие сейчас режут… — добавил он со вздохом.

В этот момент меня осенило. Я понял, как можно хоть немного помочь голодающим крестьянам. План был «сырым», но это было хоть что-то.

— Господин губернатор, а почему бы нам не прикупить несколько дощанок?

— Конечно, ваше императорское высочество, — ошеломленно согласился Горяйнов.

— Я полагаю, что десять рублей за тысячу будут справедливой ценой. Послушай, отец, сколько ложек у вас уже есть?

Услышав этот диалог и поняв, кто перед ними находится, ложкари оцепенели, а потом повалились на землю. Их старшина стал целовать мои туфли. Ошеломленный происходящим, я бросился его поднимать. К счастью, подоспели казаки из конвоя.

— Батюшка, кормилец! Бога за тебя молить будем, — выл мужик, а из его глаз текли слезы.

— Хватит устраивать тут мокрое место, — не выдержал я. — Повторяю вопрос, сколько коробов у вас уже готово?

— Четыре, но один еще не полный…

— Замечательно. В таком случае вот тридцать рублей. Алексей Алексеевич, добавляйте червонец. Одна дощанка будет вашей.

Я вложил монеты в трясущиеся ладони. Мастер снова попытался упасть на колени, но казаки его удержали. В деревне началась суета. Те, кто еще не успел, бежали посмотреть на государя-наследника. Ремесленники помоложе отправились за ложками. Улица заполнялась народом. Мужики все как на подбор были бородаты, стрижены под горшок. Из одежды преобладали рубахи, портки и лапти. Женщины в длинных сарафанах и платках, причем даже девочки. Худые, изможденные лица. Неухоженные, натруженные руки. К ним очень подходило определение «забитые». В глазах смешался страх, надежда и обожание. Но сильнее всего поразили ребятишки. Худющие, с раздутыми животами. Они походили на маленьких африканцев, какими их показывали по телевизору, когда иллюстрировали жизнь черного континента.

— Хватит вам сорок рублей, чтобы дожить до следующего урожая? — вновь повернулся я к крестьянину.

— Конечно, хватит! На больше хватит, государь-наследник.

— Ну и замечательно. Да! Звать-то тебя как, а то общаемся-общаемся…

— Так Романовы мы, государь-наследник. Почитай, вся Селикса Романовы да Крючковы.

После этих слов меня словно ошпарило. Я вспомнил присказку отца о том, что мы, Романовы, хоть и из землепашцев Городищенского уезда, но не шиты лыком. Вновь посмотрел на деревенских. Среди этих людей могут быть и мои предки.

В этот момент со стороны Пензы показался всадник. Несмотря на жару, он нещадно хлестал своего коня. Через несколько минут стало видно, что это казак из конвоя. Осадив скакуна у коляски, он лихо соскочил на землю и, бесцеремонно растолкав окружающих, приблизился.

— Телеграмма вашему императорскому высочеству от его императорского величества государя Александра III!

На желтоватом листе толстой бумаги под черным двуглавым орлом слегка неровно были наклеены следующие слова: «Дорогой Ники, получил сегодня послание Барятинского и огорчился. Зачем Ты отклонился от маршрута? Разве тебе не хочется увидеться с родными? Прошу Тебя безотлагательно вернуться к поезду. Будем с нетерпением ждать скорой встречи. Христос с тобою. Твой Папа».

Похоже, с «поездкой в деревню» придется заканчивать. Впрочем, идея, как помочь крестьянам, у меня уже появилась, осталось только ее отшлифовать. Купленные ложки погрузили, и можно было отправляться в путь.

Август 1891 г.

Поезд начал сбавлять ход, а я почувствовал, что меня потряхивает от волнения. Буквально через пару минут мне предстоит, пожалуй, главный экзамен в жизни — общение с отцом и матерью, императором Александром III и императрицей Марией Федоровной. В Рязани мы получили телеграмму о том, что они выехали навстречу. Воссоединение семьи было назначено на станции Тосно неподалеку от Санкт-Петербурга. Подготовка к нему заняла у меня всю дорогу от Пензы. Я перечитывал письма родных, пытался сообразить, какими были отношения между Романовыми. Проблемы были даже с обращением. Говорить ли «па́па» или «папа́» (такое ударение было здесь в ходу), а может, и вовсе ваше императорское величество. В итоге решил остановиться на «государь». К императрице же буду обращаться «мама». Нежный тон ее писем позволил предположить, что это вполне допустимо.

Паровоз дал гудок и затормозил. Я в это время уже был в тамбуре и выглядывал в открытую дверь. На перроне собралась внушительная делегация обладателей шикарной растительности на лице. Солнце отражалось от шитых золотом мундиров, эполет и орденов. А перед этой блистающей толпой стояли они. Император и императрица. Хотя, судя по тому, как затрепетало сердце, скорее отец и мать. Они были странной парой. Александр походил на былинного русского богатыря, у которого на горизонте маячит пенсия. Высокий, с широченными плечами, но уже начавший заплывать жирком. Густая борода с многочисленными серебряными нитями, практически лысый, лишь на боках сохранились редкие волосы. В карих глазах с хитринкой поселилась усталость. На фоне остальных его костюм был скромным. Мария Федоровна рядом с ним смотрелась юной девушкой. Невысокая, ниже на целую голову. Худенькая, с вытянутым лицом. Если бы не пышное платье, ее можно было бы принять за подростка. Даже не верилось, что она родила шестерых детей.

Мой рывок к ним получился вполне искренним. Этого хотело тело, и разум его никак не ограничивал. Первой я заключил в объятья маму. Пронеслась мысль: «Какая она хрупкая». Отец оказался выше меня и гораздо шире.