Сергей Зеленин - Реинкарнация

Сцена, несколько затягивалась… Наконец, через пару минут, тот, который варежку разевал и, которого я про себя прозвал Шустрым, не поднимая топора, пролепетал:

— Да, как же так? Пропал же ты!? Двенадцать лет, как минуло!

Вот, так вот! Пропал я, значит… Ну, отвечай что-нибудь. А, то спалишься! Топором, может в лоб и, не получишь, а вот скрутить и в полицию сдать — так, это запросто. И, объясняй там потом — кто ты, да откуда такой взялся…

— Счас вот врежу тебе, скотина, в рыло и ты пропадёшь! — лучшая оборона — это нападение, эту истину я за жизнь на уровне подкорки впитал…, — в Америку я ездил, вот недавно вернулся… Вы то, кто? Чьих, холопы будете, спрашиваю?

Последнее, явно было лишнее… Мужики, по ходу, крепко обиделись на меня за «холопов». С другой стороны: значит, за живого человека признали — на приведения, как правило, не обижаются. Вот только, хорошо это или плохо, пока непонятно…

— Мы, барин, не холопы. А, вольные крестьяне! — начал один… Не Шустрый — тот про «рыло» переваривал. Назову-ка, я этого мужика Смелым, — крепость у нас давно отменили…

Нельзя было позволять им перехватить инициативу: их всё же больше, они вооружены, а про богобоязненность и законопослушность тогдашних русских мужичков, я в большом сомнении… Поэтому, направив Смелому фонарь в лоб, я сделав шаг вперёд и рявкнул:

— Недолго вам вольными быть осталось! Это, вы мою усадьбу разорили? Счас, свяжу вас всех и жандармам сдам! Побегаете, ужо, у меня с тачками по Сахалину!

Это я, по-моему, с какого-то фильма фразу вспомнил: на Сахалине — если мне не изменяет память, была каторга — это такой ГУЛАГ царского времени.

Эффект получился потрясающим! С минуту мужики ошеломлённо молчали, затем, как по команде, бухнулись на колени. Даже, Самый Мелкий замолчал. И, разом — перебивая друг друга, отчаянно заголосили:

— Не губи, барин, голод у нас был! Дети, как мухи мёрли да и, думали, пропал ты…

— Не вертаешься думали ты, что ж добру, то пропадать… А, так мы тя шибко уважаем, и батюшку тваво, Генерала…

— Двоих же уже зимой схоронил, двое остались и те лядащие… Не губи, Ваше Благородие, сдохнут же и эти, коли меня на каторгу заберут…

Я чувствовал себя инженером… Как, там его… Ну, из «Тринадцати стульев» — когда к тому Отец Фёдор за гарнитуром генеральши Поповой пожаловал… Они ползли ко мне на коленях, а я пятился. Ну и, ситуация! Никогда, в такой не был! Надо как-то из неё выходить, причём красиво…

— МОЛЧАТЬ! — снова рявкнул я в полный голос и, топнул ногой. Громко и грозно — с испугу получилось, аж лошади переполошено заржали! — а ну-ка, все вон с крыльца… Я сказал, ВОООН!!!

Они повиновались… Внутренне я возликовал: психологически я их сломал, теперь они мои! По крайней мере про топоры свои, кажись забыли. Это, уже хорошо… Теперь, их надо грамотно отпустить — да так, чтоб они и их односельчане дорогу сюда забыли. И причём, как можно надольше забыли, желательно — навсегда!

— Встали вон там и ждите, а я думать буду, что с вами, варнаками, делать… Эй, малой! — обратился я к мужику Помельче, — ну-ка, метнулся в кухню, принёс табуретку! Не знаешь где? Первый раз, что ли, на разбой пошёл? Это там… Последняя — после вас, лиходеев, осталась!

Пока тот, что Помельче, ходил за табуретом, я рассматривал мужиков. Они сошли с крыльца, побросали топоры и теперь понуро ждали, глядя в землю и теребя в руках нечто вроде шапок. У одного, вроде, картуз какой… Ну, не богатыри, прямо скажем: ростом самый высокий, мне до середины груди будет, может чуть выше, а я то всего — метр девяносто, с небольшим буду. К тому же, мужики мне попались какие-то костлявые! Я вспомнил когда-либо виданных мною в жизни наших советских колхозников: те, даже постсоветских времён, наоборот — по большей части страдали от лишнего веса… Ну, а что? Свининка своя, молочко домашнее, экологически чистый воздух! Физическая работа на свежем воздухе, наконец…

Мужик, что Помельче, к тому же — весь в струпьях каких-то… Особенно руки. Пожалуй, я на ту табуретку не сяду, мало ли что… Самый Мелкий, тот вообще — наглядное пособие жертв нацизма! Прости меня, Господи… Как будто, только что из Освенцима! Даже лошади, какие-то обезжиренные. И, порода явно не Будёновская. Мелкие какие-то лошади. Да, у них тут точно голод! А я, то… Не расслабляйся, блин, Вова!

Наконец тот, что Помельче, принёс табуретку. Вид у него изнурённый какой-то, вероятно руки страшно зудились…

— Что с руками, парень?

— Чесотка, барин.

Ну, чесотка — не проказа, не страшно… Помню, в младших классах одноклассник подцепил где-то. Вылечили в момент! Правда, весь класс на медосмотр таскали, а бедолага получил от меня прозвище «Вшивый»…

— Лечить не пробовали?

— К бабке ходили, дык, не помогло…, — ответил Шустрый — по ходу, отец того, что Помельче, — а, к фершару, дык, далеко и денег нет…

— Понятно…, — я посмотрел на табуретку: сесть, не сесть?

Стоя разговаривать с мужиками не престижно и, чесотку подцепить тоже неохота — хотя там, в моём времени она лечится на раз. Попробую продезинфекцировать… Сходил, достал из сумки газовую горелку с баллончиком (на рыбалке — ценная вещь!).

Щёлкаю, делаю пламя по максиму и вожу по поверхности сиденья табуретки… Палево? Да, что мужики огня не видели? Палево, но минимальное. Пускай лучше такое палево, чем чесать и лечить потом собственную задницу…

Мужики, в конец оху… Зело удивились, короче! Разинув рты, следили за моими манипуляциями.

Наконец закончив, я объяснил мужикам:

— С Америки привёз…, — не хотелось бы, конечно, пиарить классового врага, но раз так уж получилось!

Мужики понимающе затрясли бородами…

Усевшись на конченый табурет с видом, как будто сажусь на трон, я важно сказал:

— Ну, продолжим! Зачем вы здесь, я понял: дограбить то, что раньше не дограбили…

— Ваше Благородие! — заорал Смелый, опять бухнувшись на колени, за ним последовали его подельники, — не губи, вашбродь…

Опять двадцать пять!

— А, ну заткнулись все и поднялись! Последний раз предупреждаю! — после поспешного выполнения, добавил, — говорить будете, когда я скажу…

— …А, теперь скажите: откуда вы, вольные, блин, крестьяне?

— С Младших Починков мы, — чего то, я не слыхал…

«Починок» — это, вроде новая деревня — по-старому…

— Деревня, что ли такая? Далеко ли будет?

— Далеко, барин! Вёрст сто…, — ответил Шустрый.

— Ни, чего себе, ближний свет! И, охота было в такую даль, на таких клячах пилить? Ближе грабить некого, что ли? …Молчать, сказал! Ну-ка, ты, — я указал на Шустрого, — быстренько расскажи, что здесь происходило, пока меня не было! Ты вроде, среди них самый разговорчивый…

Из его долгого, получасового рассказа, при котором он всё норовил, разговор на отвлечённые темы увести — так, что приходилось его постоянно в нужное русло направлять, я понял следующий расклад: земли на западе от Солнечной Пустоши, по тракту — сразу за «моими» (то бишь Дмитрия Павловича), принадлежат одному крупному помещику — Князю. Всего на них около пятнадцати населенных пункта. Самые ближайшие к Пустоши — это сёла Старшие Починки и Младшие Починки. Довольно-таки, по тем временам крупные — более пятисот дворов в каждом будет…