Валерий Елманов - Капитаны в законе [litres]

– Чего и… за что, – подытожил Онисим Федотыч.

Сам князь помалкивал. За всю дорогу он не проронил ни единого слова. Но когда Сангре вошел к себе в шатер, Михаил Ярославич шагнул следом и едва задвинул за собой полог, спросил:

– Ты потрудился?

– Да что ты, княже. То наша последняя надежда сработала, – поправил Петр, а в следующую секунду вновь охнул, начиная догадываться, какая именно смерть ждет его в Орде.

Да от переломанных крепкими княжескими объятьями ребер.

Обратно они возвращались по Волге. Грести против течения – тяжкий труд, но узкие хищные ушкуи легко взрезали речные волны, а попутный ветер весело наполнял своим дыханием паруса. Впрочем, Петр в любом случае от весел был избавлен. Но не от рассказов, ибо Михаил Ярославич потребовал поведать всю правду, еще когда они не успели отчалить от пристани. Да чтоб все полностью и без утайки. И о том, как случилось, что лжесвидетели взяли обратно свои слова, прилюдно винясь перед тверским князем в клевете, и о Кавгадые, которого Сангре невесть чем улестил, и о том, как могло случиться последнее событие, произошедшее всего за сутки до их отъезда из ордынского становища.

…Было уже все готово. Нехитрый скарб надежно упаковали в сундуки, прикупили лошадей, дабы было на чем отправиться к Волге, приготовили и арбы, как вдруг появились смертельно измученные хроническим недосыпом трое тверских бояр. Валясь от усталости, но в то же время радостные донельзя, они вручили Михаилу Ярославичу свиток.

Прочитав тайную грамотку Гедимина, адресованную Юрию Даниловичу, тверской князь ринулся к хану. По счастью, Кавгадый находился неподалеку и помог проникнуть к Узбеку, минуя всех прочих советников.

К тому времени хан хоть и повелел забить своего бывшего родича в колодки продолжал колебаться, не зная, как именно наказать наглеца. Одна из причин того лежала на поверхности – очень уж ему не хотелось оставлять и без того сильную Тверь без серьезного соперника. Сказывались и аргументы Ураз-бека. Мол, сгодится им эта русская собака, готовая на все, лишь бы остаться в живых. Стоит протомить его один, от силы второй месяц, и он согласится на все, включая переход в мусульманскую веру. Да, у него нет сил повелеть всей Руси принять ислам, но собственное княжество он примучить сумеет. Так неужто ради торжества истинной веры великий хан не пригасит пламя собственной гордости и не то чтобы вовсе простит, но на время оставит без внимания дерзкий поступок московлянина.

Узбек мрачно посмотрел на него и впал в раздумье. Его колебания длились несколько дней. Требовался некий толчок извне, который побудил бы качнуться в ту или иную сторону. И тут подоспели тверичи с тайным посланием Гедимина.

Приведенного к хану московского князя доставили в деревянных колодках на шее и руках. Выглядел он ужасно – краше в гроб кладут.

– Ты не покаялся, – осуждающе констатировал Узбек.

– Не в чем, пресветлый хан, – хрипло молвил Юрий Данилович. – Паки и паки тебе сказываю, нет за мной вины в чеканке. Не повелевал я таковского.

Он умоляюще уставился на Узбека и хотел было молвить, что все это – дело рук тверского гусляра, но вовремя осекся. Сам-то Юрий уверился в этом еще в день вынесения ханского приговора, краешком глаза уловив реакцию проклятого скомороха на появление монет – тот ни капли не удивился, в отличие от всех прочих. Позже, припомнив и тщательно все сопоставив, благо времени в темнице хватало, он окончательно в том уверился.

Но если сказать сейчас о гусляре, хан и вовсе решит, что московский князь тронулся умом. Получалось, нельзя, пускай и сильно хочется.

– А в словесах, кои писал князю Гедимину, тоже вины за собой не ведаешь? – прошипел Узбек.

– Я?! Князю Гедимину?! – изумился Юрий.

– Именно ты и именно ему, – подтвердил хан. – Зри ответ, – и бросил ему в лицо свиток.

Юрий не успел дочитать до середины, чтобы понять – это конец. Такого ему Узбек никогда не простит. Дело даже не в тайном сговоре. Куда страшнее были ссылки Гедимина на собственные слова московского князя о глупости Узбека и другие, столь же нелестно характеризующие личность великого хана. А когда речь дошла до отказа в сватовстве, рука Юрия затряслась и грамотка выпала из нее.

– Не виноват я, пресветлый хан, – простонал он, брякнувшись на колени и пытаясь поцеловать сапог Узбека, но колодка на голове мешала это сделать. Тогда-то, в первый и последний раз, помимо у него невольно вырвалось: – То гусляр сотворил. С него спросить надобно.

Но как он и боялся ранее, его выкрик сочли за признак потери рассудка, а зачем Узбеку безумный князь? И, прислушавшись к неустанному нашептыванию Кавгадыя, хан, наконец, согласился на казнь. А в ответ на возражения Ураз-бека категорично заявил, что и слушать не желает о предателе-московлянине, и вообще негоже, если сия недостойная тварь примет истинную веру. На свете и без того немало мерзавцев, исповедующих ее, например, падишах Абу-Саид в государстве ильханов, и ни к чему их множить.

Однако Ураз-бек и тут изловчился, сумев уговорить хана пусть не отменить казнь вовсе, но отложить ее. Уж больно хранитель печати загорелся идеей о первом уруситском князе мусульманской веры, и отказываться от нее не хотелось. Притом, измышляя, как отговорить Узбека от поспешного решения, он, сам того не подозревая, чуть ли не вплотную подошел к разгадке обоих афер. В беседе с Узбеком он выказал сомнение: а посылал ли князь Юрий на самом деле грамотку Гедимину. Может, эту подделку от его имени отправил тверич? А там как знать – не исключено, что ее вовсе не было. Просто правитель Литвы таким образом решил подсобить своему будущему родичу.

– А сороки тоже князь Михаил отчеканил? – язвительно осведомился Узбек. – Или Гедимин и здесь ему на помощь пришел? Так у него в Литве кроме таких же, как в Новгороде, гривен ничего не водится [52] Имеются ввиду гривны-палочки с поперечными или косыми широкими вмятинами, которые во времена Гедимина стали изготавливать в Литве. Вес их составлял примерно 100–105 г. .

– А почему Гедимин? – И губы Ураз-бека слегка растянулись, изображая улыбку. – Коль у Михаила хватило ума на грамотку, заказать на стороне – в Чехии или еще где – чеканку своего серебра ему и вовсе проще простого.

Узбек в ответ пренебрежительно отмахнулся, но его советник не унимался, предложив подумать: неужто московский князь столь глуп, что стал бы своими монетами намеренно оскорблять величие хана и истинную веру. Для такого надо вначале вовсе лишиться разума. А уж писать Гедимину столь откровенно и вовсе безумие. Особенно с учетом того обстоятельства, что правитель Литвы дал согласие породниться со злейшим врагом московита.