Александр Михайловский - Великий князь Цусимский

Схожу с поезда и прогулочным легким шагом иду по перрону с одним легким саквояжем в руке. Там тугая пачка фунтов и аккредитивы на предъявителя. Это пока еще не тот миллион швейцарских франков, который мне обещали в качестве вознаграждения, а всего лишь оружие, необходимое в нашей борьбе. Обычно полиция не обращает внимания на одетых с иголочки состоятельных господ. В понимании городовых и филеров, революционер – это бедный, плохо одетый человек с голодными глазами. Они совсем не ждут, что бомбу в царя или его министра может бросить хорошо одетый и подстриженный по последней моде господин. Помимо конспирации и свободы перемещения, которые обеспечивает респектабельный внешний вид состоятельного господина, деньги в моем саквояже сами по себе являются оружием. Они отпирают прежде закрытые двери и помогают найти друзей там, где их отродясь не было.

Кроме того, респектабельный господин с британским паспортом вполне может зайти в оружейную лавку и закупить пистолет для самообороны от городской шпаны, которой в столице Российской империи предостаточно. Вплоть до самого современного браунинга образца 1903 года. Убойная, скажу я вам, вещь, способная вдребезги разнести любую мишень, к тому же красивая и приятно лежащая в руке. Хоть наш руководитель Евно Азеф, по поводу которого меня предупреждал мистер Джон Доу, считает, что мы должны действовать исключительно при помощи динамитных бомб, но я предпочитаю быть готовым к любым случаям. В конце концов, бомба может просто не сработать и при взрыве цель остается в живых – вот тогда стрелять в нее из надежного пистолета гораздо удобнее, чем колоть кинжалом. Человек, когда его режут живьем, визжит и дергается, и из него во все стороны брызжет кровь. Нет, уж лучше с некоторого расстояния из пистолета, а чтобы наверняка – головки мягких браунинговских пуль крест-накрест надрезаются острым ножом, чтобы те сами «тюльпанчиком» раскрылись в теле.

Итак, прохожу между колоннами дебаркадера и выхожу на Измайловский бульвар. На перроне полно явных видимых всем городовых и тайных полицейских шпиков, но на такого респектабельного меня не обращает внимания ни одна дрянь. Зато обращают внимание женщины облегченного поведения, но они мне сейчас неинтересны. Видя мое чуть брезгливое выражение лица, жрицы платной любви возвращаются на свои исходные позиции. Такой респектабельный господин, как я, никогда не будет снимать шлюх на вокзалах. Подруги по борьбе в этом смысле обходятся значительно дешевле и от них почти нет риска заразиться нехорошей болезнью, тем более что почти все они сами вешаются мне на шею. Этих подруг я меняю так часто, что все они стали для меня на одно лицо, и я почти не отличаю одну от другой. А может, это и к лучшему. Превратности революционной жизни велики, и поэтому меняются мои временные подруги достаточно часто. И хоть внутри нашего сообщества взаимоотношения достаточно интимные (в смысле, духовно-доверительные), я не хочу привязываться ни к одной из своих временных подруг. Ведь они – всего лишь хворост, которому предстоит сгореть в огне революции, а меня ждет великое будущее.

Выйдя на бульвар, оглядываюсь по сторонам. Стоит великолепная погода, как раз под мое сегодняшнее настроение. На мне – шляпа-котелок и серый костюм в мелкую полоску, в руке то самый саквояж, через руку аккуратно перекинут плащ, а кончики подкрученных усов воинственно торчат, всех как на портретах германского императора Вильгельма второго. Иду я, молодой и удачливый; с виду обычный человек, но на самом деле – вершитель истории… И барышни – не те, что на вокзале, а совершенно обычные – чуть дольше задерживают на мне взгляд, и улыбаются игриво, и строят глазки, и поправляют свои шляпки. Но и такими барышнями у меня сейчас заниматься совершенно нет времени. Требуется подготовиться к тому подвигу, что мне предстоит совершить. Совершить во имя Революции, прославив в веках свое имя… Дело это совсем не пустяковое, и потому нужно тщательно обдумать все детали и учесть малейшие нюансы.

Я поднимаю руку в призывном жесте, и ко мне тут же подлетает лихач. Коляска у него лаковая, колеса на эллиптических рессорах, а серый в яблоках конь буквально лоснится от сытости и здоровья. Я сажусь в коляску на мягкое сиденье, ставлю саквояж на колени и командую: «В «Националь!»»

Дорогой я продолжаю размышлять о грядущем деле. Я не могу проколоться. Просто не имею права. И я смогу… Непременно смогу это сделать – убить русского царя Николая II. Этого кровавого сатрапа, проклятого своим народом. Я осчастливлю Россию, освободив ее от мучителя. Мы давно уже планировали это сделать, но появление мистера Доу с его деньгами ускорило воплощение наших планов. И ведь именно мне выпала такая честь – устранить императора… Мне, разумеется, несказанно польстило, что мистер Доу обратился не к кому-то ко мне, но, конечно, в одиночку мне не справиться с этим поручением. И потому я прибыл первым и с деньгами, в первую очередь, для того, чтобы обосноваться – снять конспиративные квартиры и мастерские, в которых будут изготовлены бомбы. Я же говорил, что деньги – это тоже оружие. Остальные члены моей группы подъедут позже. Но, кроме того, мистер Доу дал мне еще несколько явок и назвал пароли, которые сидят теперь у меня в голове.

Однако наибольшая ответственность все же лежит на мне. Это именно я должен придумать план ликвидации царя Николая. И план этот должен сработать наверняка, что особенно сложно в связи с тем, что, по сведениям мистера Доу, с момента смерти императрицы царь ни разу не покидал Царского села.. Ну что ж, у меня был хороший учитель – Азеф, и будет вполне закономерно, если я во всем его превзойду. О, они там, в Боевой Организации, еще не знают всех моих возможностей… Вот он – шанс показать себя! Когда Азеф услышит о моем подвиге, он будет рвать на своей голове остатки волос от досады – как же это, его обскакали и даже не поставили в курс дела…Тут может быть два варианта. Либо Азеф действительно является агентом охранки – и тогда они его арестуют по подозрению в причастности к этому убийству, либо он не является агентом – и тогда для него все пройдет как обычно. Он скроется от преследования, заляжет на дно, а потом снова объявится в Швейцарии, собирать очередную группу для очередного дела. Провокатор Азеф или нет, но все равно все должно быть сделано с особым тщанием. Но я еще обдумаю все детали, когда на снятой мною конспиративной квартире соберутся остальные участники нашей группы…

Пока же копыта лошади цокают по питерской брусчатке, а мною все сильнее овладевает знакомое возбуждение… Так всегда бывает перед «делом». Кажется, будто какая-то сила приподнимает меня над землей, и при этом мозг словно озарен светом некоего откровения. И в этот момент я сильно, неистово люблю жизнь – люблю как раз за то, что она так восхитительно коротка, что она может закончиться в любую минуту… Мне бы не хотелось становиться стариком. Учитывая род моей деятельности, можно предполагать, что едва ли я умру в своей постели, при враче и нотариусе. Нет; жизнь моя пронесется по небосклону Мироздания ослепительной вспышкой… Но долго еще на Руси будут помнить мое имя; его занесут в анналы истории как имя героя и спасителя России. А может быть, как злодея и душегуба; мною будут пугать детишек, чтобы они не баловались… Впрочем, все это неважно. И Революция неважна. Важно только мое место в ней и та слава, которую я оставлю после себя. Мне нравится моя жизнь, мое дело, и сам я себе нравлюсь, вот такой, какой есть – умный и коварный, упрямый и обворожительный… А ведь в душе я поэт и романтик – наверное, именно поэтому женщины тянутся ко мне. Нет, я никогда не читаю им своих стихов, но эту вторую мою суть они видят в глубине моих глаз. Ведь неоднократно мне приходилось слышать, что у меня «удивительный взгляд»…