Александр Михайловский - Великий князь Цусимский

Но однажды все это прекратилось. Это произошло благодаря знакомству с людьми, идеи которых так точно соответствовали требованиям моей души, что я, войдя в их круг, испытала почти настоящую эйфорию. Первое время я даже не могла спать от радостного возбуждения – я нашла смысл своего существования! Этим смыслом стала революционная борьба. Теперь все встало на свои места… Революция! Она была как раз тем черным жеребцом, на спине которого я, улыбаясь, бесстрашно выделывала опасные трюки… Мой сон воплотился – таким вот неожиданным образом… Революция! Пылкие речи моих соратников по борьбе с самодержавием заставляли мое сердце биться горячо и вдохновенно. Теперь я жила полной жизнью. Теперь я видела в своем существовании великий смысл. Чувство собственной значимости, что давала мне наша организация, приподнимало меня над землей – я ощущала себя точно так же, как в том сне, когда была прекрасной и ловкой наездницей и ловила на себе восхищенные взгляды. Теперь я носила свое имя с гордостью, и про себя часто повторяла: «Я Дора Бриллиант – королева революции!» – и тихонько смеялась от счастья. О, теперь весь мир должен был рукоплескать мне! И он будет… Непременно будет… Ведь трюки, которые мне предстоит выполнять, и вправду смертельно опасны…

Я полюбила революцию горячо и страстно. Я полюбила товарищей, что рассказали мне о ней. Они относились ко мне с уважением и симпатией – так, как никто прежде не относился. И однажды среди этих людей, товарищей, я встретила ЕГО… В его глазах бушующим пожаром светился неукротимый фанатичный огонь, бледная кожа его была холодна и длинные пальцы нервически подергивались, когда он, глядя куда-то в пространство перед собой, излагал свои идеи. Он тоже любил революцию, но делал это с каким-то мрачным фатализмом; и для меня он стал ее олицетворением, ее героем и ее символом. И сразу я потянулась к нему всей своей душой, и невидимые нити связали меня с ним накрепко, на веки вечные… Все исчезало для меня, когда он останавливал на мне свой взгляд. И взгляд его менялся при этом. Он становился каким-то более человеческим, что ли… Фанатичный огонь в них притухал, и вместо него зажигалось нежное и трепетное пламя, будто от свечи…

Он находил, что я красива. Он любил целовать мои глаза… И влечение мое к нему было каким-то болезненно-неутолимым, словно тяга к кокаину. Странно, но, оставаясь наедине, мы с ним почти не разговаривали. Мне нравилось ощущать, как руки его, лаская меня, становятся теплыми. С упоительным наслаждением я ловила его дрожь, слушала его сбивчивое дыхание и неразборчивый шепот… Наши ночи были полны мистического ощущения какого-то непостоянства, какой-то трагической мимолетности, непрочности, балансирующей на краю небытия… Но я знала, что мы с ним – одно. Где бы он ни оказался впоследствии, я неизменно окажусь рядом. О, это я говорю так о наших душах… Они проросли в друг друга, образовав единое целое, неразрывное и вечное…

И мы оба были готовы отдать наши жизни во имя революции… «Дора, моя драгоценность… – говорил он мне, бывало, заглядывая в глаза и проводя пальцем по моей щеке, – что такое смерть? Это всего лишь небытие. Нет никакого загробного царства. Мы просто перестанем существовать, но деяния наши останутся в веках! Они изменят историю и принесут благо народу… Мы будем жить в сердцах тех, ради кого мы отдали свои жизни… О Дора… Знай всегда, что я люблю тебя. Ты прекрасна, Дора Бриллиант…»

Он погиб нелепо и… совсем не героически. Бомба, которую он снаряжал в ночь перед делом, взорвалась у него в руках. Он нечаянно сломал стеклянную трубку, что запускала смертоносный механизм – и прогремел взрыв, разорвавший его тело на части… Всему виной была просто дурацкая случайность, от которых никто не застрахован. Смерть его стала большой потерей для нашей организации.

Я же не чувствовала, что его больше нет со мной. Мне казалось, что он никуда не ушел. Я даже не оплакивала его смерть – я думала, он может обидеться на то, что я считаю его мертвым. По ночам мне отчетливо слышался его голос: «Ты прекрасна, Дора, Бриллиант…» И тогда я замирала в предвкушении его прикосновений… Но ничего не происходило, и я напоминала себе, что его больше нет. Но не могла, не могла по-настоящему поверить в это! Странно – я безоговорочно верила ему, когда он говорил, что смерть – это небытие; а теперь я была убеждена в обратном. Я знала, что, хоть он и умер, но он существует! Где-то там, за гранью нашего мира. Он ждет меня. Он любит меня и хочет быть со мной. Он – мой единственный любимый, первый и последний мужчина; никогда у меня уже не будет других…

Я отдам свою жизнь во имя революции. Я отдам ее ради твоей памяти, любимый! Я приду к тебе и буду с тобой навеки, где бы ты ни находился сейчас. Вот только придет срок… Только чтобы не зря… Чтобы наверняка…

Я долго ждала этого шанса. Я старалась быть примерным членом нашей Боевой Организации. Я хотела настоящего дела…

Наконец мне сообщили, что меня хотят задействовать в чрезвычайно важном мероприятии. Предстояло убить очень важную персону… Кого именно, мне, правда, не сообщили. На конспиративной квартире, которая находится в этом доме, мне предстояло встретиться с руководителем нашей группы Борисом Савинковым. Он должен был объяснить мне мою роль и задачу в готовящемся деле. Тогда-то мне и предстояло узнать, кто будет нашей жертвой…

26 мая 1904 года, вечер. Санкт-Петербург, съемная конспиративная квартира по адресу: ул. Жуковского, дом 31 кв. 1.

Через неделю после своего прибытия в Петербург и за день до приезда Доры Бриллиант Савинков-Форман по объявлению в «Новом времени» снял для своей группы меблированную квартиру у одной немки, содержавшей пансион. Он сам продолжал быть богатым англичанином, агентом велосипедной фирмы, Дора играла роль его любовницы-содержанки и бывшей певицы варьете «Буфф», Сазонов был лакеем, а Ивановская – их экономкой. Мацеевский, Каляев и Дулебов снимали углы в других местах и встречались с Савинковым в городе под видом то торговцев папиросами, то разносчиков пирожков, то чистильщиков обуви.

Азеф наезжал в Санкт-Петербург непредсказуемо и со своей приметной рожей почти никогда не появлялся на конспиративной квартире группы Савинкова. С самим Савинковым Азеф при этом встречался в разных людных местах, варьете или ресторанах. И Савинков во время этих встреч каждый раз пытался угадать, прав ли был Джон Доу, говоря о его провокаторстве, или это наглый поклеп на честного человека. Если Азеф провокатор, то тогда и самому Савинкову в любой момент грозит арест. Но пока Бог миловал – слежки за собой Савинков ни разу не обнаружил и был почти уверен, что шефа оклеветали. Открыться же ему мешал миллион швейцарских франков, которыми в таком случае явно придется поделиться, отдав львиную долю.