Александр Михайловский - Великий князь Цусимский

Как же так получилось, что нас взяли? Кто предатель? Неужели… неужели Азеф?! Но кто-то выдал нас, иначе у нас бы все получилось. Выходит, ОНИ все знали заранее и «пасли» нас…

Мне было тяжело примириться с мыслью, что моя карьера в терроре, скорее всего, закончилась – причем закончилась вот так, бесславно. Мне не пришлось уйти ярко и символически, забирая с собой жизнь кровавого самодержца… Теперь мне предстоит гнить в этих казематах неизвестно сколько, а в конце меня ждет виселица… И народ – тот народ, на благо которого я собиралась положить свою жизнь – будет проклинать меня и плевать в мою сторону… Несчастный, темный, обманутый народ! Народ, что терпит издевательства над собою и продолжает возносить своего жестокого, равнодушного к его нуждам царя…

Я тихонько подвывала, лежа на своей жесткой, холодной койке. Перед глазами плыл серый туман. И там, в этом тумане, мне брезжило зловещее видение – виселица, и на ней мое висящее раскачивающееся тело… Как же так, Дора Бриллиант? Твой номер не получился. Кто-то подрезал подпруги коню революции… Ни за грош теперь сгинешь ты, и с тобою вместе пропадет твое блистательное имя… Не героиней будешь ты в умах людей, а подлой заговорщицей и убийцей, что пошла против своей Родины…

Где ты, мой любимый? Почему я не слышу тебя, не чувствую тебя рядом? Тебе хорошо – ты уже ТАМ. Для тебя не было вонючей камеры, допросов, очных ставок, брезгливых взглядов и тумаков надзирателей – всего того, что ожидает меня. За что мне такая доля? Ведь пламень любви к народу всегда горел в моем сердце. Ведь ради блага своей страны я с радостью шла на смерть! Проклятый предатель! Это Азеф, несомненно. Он, наверное, на воле сейчас, проматывает свои тридцать сребреников…

Я задыхалась от возмущения и отчаяния. Досада и душевная боль раздирали меня. Мне хотелось немедленно убить себя, чтобы не испытывать этих чувств, причиняющих нестерпимые мучения. Но сделать это было невозможно – в этих тюрьмах все предусмотрено, все сделано так, чтобы попавший сюда даже не мог распорядиться своей жизнью…

И мне оставалось только корчиться в ужасных муках нереализованного призвания, когда ничего уже не исправить и вспять не поворотить. Так пусть это все поскорее закончится! Пусть виселица – но потом меня примет в объятия блаженное Небытие… Ведь впереди – только оно, и священники нагло врут, будто душа наша вечна… Священники взывают к любви и всепрощению – но это рабская философия! Весь смысл человеческого существования – в борьбе. Только в борьбе рождается настоящее счастье – общее для всего человечества. Когда-нибудь народные массы дорастут до понимания этого, и тогда – горе всем кровавым сатрапам! Идеалы революции вечны, и вечен террор, и нам на смену непременно придут другие – те, чьи сердца горячи и бесстрашны, кто готов принести себя в жертву!

Срывающимся шепотом я повторяла и повторяла себе эти слова и боялась замолчать. Ибо стоило мне оставить голову пустой – как в ней начинал звучать смех. Смех этот пугал меня, так как означал, что я схожу с ума. Либо же, если отмести такое объяснение, он принадлежал какой-то другой части моего «Я». Другое мое «Я» тоже умело нашептывать, но я всегда глушила его поползновения повлиять на меня. Ведь стоит начать прислушиваться к тому, другому голосу – и я просто потеряю себя. Стержень, что держал меня все это время, рассыплется в прах, будто трухлявая соломинка. И что тогда? А тогда произойдет самое страшное, что может быть – я пойму, что все было напрасно… Я пойму, что я заблуждалась… И это будет посерьезней теперешних мук…

31 мая 1904 года, ранее утро. Желтое море, координаты 34,0 с.ш. 125.5 в.д.,

Мостик флагманского корабля крейсерской эскадры китайской станции Роял Нэви «Левиафан».

Командующий китайской станцией вице-адмирал Жерар Ноэль .

В тот момент, когда адмирал Ноэль вышел на мостик флагманского «Левиафана», рассвет едва-едва окрасил розовым цветом небо на юго-востоке – там, где полчаса спустя покажется солнечный диск, сияющий, как расплавленный металл. День обещал быть жарким – когда солнце поднимется на небосклон и разгуляется во всю мощь, только растянутые над мостиком и палубами парусиновые тенты и белые пробковые шлемы будут спасать джентльменов от тропической жары. А как же иначе – тропик Рака тут совсем недалеко, всего шестьсот морских миль, да и до летнего солнцестояния осталось всего три недели. Из-за этого солнце в этих местах днем жарит так, будто за эту работу ему платят сдельно и в звонкой монете, а не какими-нибудь бумажками. Поэтому самое благословенное время суток – это ранее утро, когда все вокруг освещено нежным предутренним светом, и еще, пожалуй, вечером, когда на западе догорает багровый закат, похожий на траурное зарево над погибающими Помпеями.

Адмирал Ноэль оглянулся. Броненосный крейсер «Левиафан», массивный и ужасающий, шел головным в левой колонне крейсеров, правую крейсерскую колонну возглавлял броненосный крейсер предшествующей серии «Кресси». Следом за ними в кильватерной колоне двигались большие бронепалубные крейсера «Пауэрфул» и «Террибл», а замыкали строй колонн бронепалубные крейсера 1-го класса «Эдгар», «Кресчент», и «Тезеус», а также крейсера 2-го класса «Телбот», «Эклипс», «Венедектив» и «Гладиатор». При этом входящие в состав китайской станции малые бронепалубные крейсера «Пик» и «Ифигения» дымили где-то далеко впереди, составляя головной дозор. А между этими двумя колоннами из серой стали, подобные сельди в большом кошельковом неводе, дымили британские (больше половины), голландские, датские, норвежские и прочие, включая германские и французские пароходы, которые везли армии микадо все необходимое для войны. Дым из пароходных труб, затягивающий всю северную сторону небосклона сплошной пеленой копоти, создавал впечатление ужасающей мощи. Конвой шел на скорости всего в восемь узлов, потому что некоторым трампам, построенным лет двадцать назад, трудно было держать даже такую скорость.

Жерар Ноэль относился к той когорте британских адмиралов, которая никогда и ни с кем не воевала. Разгон во время второй войны с Ашанти толп голых негров, вооруженных копьями и луками, и карательная экспедиция против греческих повстанцев на Крите – не в счет. Никогда адмирал не стоял на мостике под градом вражеских снарядов, не слышал он даже посвиста пуль и осколков, в истории британского флота отметился вопиющей апологией рутины, произнесенной им во время выступления в 1903 году в Институте соединенных служб. «Я думаю, – сказал он, – что те, которые не знают, что значит командовать флотом и что есть обязанности морских офицеров, страдают заблуждением, полагая, что военное судно даже в военное время непрестанно или, по крайней мере, очень часто находится в бою. Это – большая ошибка. Многие из наших судов даже в военное время могут не быть в бою".