Антон Скрипец - Пулемет для витязя

Тверд и сам не понял, как в один недобрый миг оказался к норду спиной и с холодком, пробежавшим меж лопаток, уже ощутил, казалось бы, удар, который должен был раздробить ему хребет.

Но получил лишь железным наручем по голове – вовремя подскочил Хват.

В черепе полыхнул пожар, виски заломило невыносимой болью, а лоб встретился с досками пола с таким гулким звуком, что зубы заломило. Сквозь разноцветные круги в глазах он видел, как северянин походя отвел мечом стремительный бросок, в который вложил всю свою силу, скорость и дурь налетевший варяг. В ответ норд как-то извернулся, крутнулся на месте – и так наподдал варягу ногой под ребра, что того смело со второго поверха, будто снулый лист осенним ветром.

– Вот же ж твою мать! – только и успел выкрикнуть Хват, перелетая сквозь низкую деревянную оградку и с треском обрушиваясь вниз.

Воинский инстинкт взял свое. Опасность Тверд не увидел и уж тем более не услышал. Почувствовал. Кожей. Только что он покачивался на четвереньках – а в следующий миг перекатился в сторону от этого места. Того самого, на которое Хёгни с глухим выдохом опустил свой меч.

Сейчас не увернусь, – мелькнула в голове какая-то даже чересчур отрешенная мысль.

И в тот миг за окном полыхнул яркий день.

Среди ночи.

Немыслимая сила швырнула на пол и викинга, и хазарина, и даже сидящего Тумана. А на Тверда обрушился перевернувшийся стол.

И тут же уши пронзил чудовищный раскат грома.

Ослепительная вспышка вытянула все тени в селище, будто приковала их цепями и швырнула немыслимой силой за горизонт. Река расцвела десятком огненных столбов, в которых кружились пылающие обломки оснастки, обрывки человеческих тел и мягко кружащие в воздухе в немыслимо жарких завихрениях тлеющие клочки парусов. Огненный гнев богов в один краткий присест слизал с берега пристани и постройки, обратив их в пылающие исполинские костры.

Крики людей, суета и паника грянули почти сразу. Мужики, в доспехах или в исподнем, топтали детей и баб, вминая в грязь любую препону на пути панического бегства. Один из гридней даже принялся расчищать себе путь топором. Со стороны реки бежал объятый пламенем человек, от которого сейчас шарахнулась бы в сторону, наверное, и родная мать. Кони с пылающими гривами затаптывали своих хозяев, а исполинские языки пламени, мигом сожравшие весь вражий флот, теперь истово вгрызались в дерево случившихся поблизости домов.

– Это – что?

Хазарин, который, скорее всего, и был тем самым тарханом Илдуганом, которого они силились настичь с самого Полоцка, стоял у окна ни жив, ни мертв. Он шевелил помертвевшими губами, с которых срывались только неразборчивые слова. Собрать их хоть в отчасти понятную речь не смог бы сейчас ни Род, ни Чистый.

– А это, судя по всему, конец вашего похода.

Тверд ожидал от хазарина какой угодно реакции на свои слова – истеричных воплей, страшных проклятий, безумных наскоков с кинжалом наперевес. Но только не того, что сделал седой.

Тархан вырвал откуда-то из недр своей широкой перевязи продолговатый предмет, в неистовой пляске огненных отсветов, затопивших дом, блеснувший железом. Что это такое, кентарх понял сразу. А потому не стал дожидаться, пока седоголовый направит самострел в их сторону. Сграбастав в охапку очумело трясущего башкой и ничего не понимающего Тумана, он рванул вниз. Туда, куда давеча улетел Хват.

Сзади раздались оглушительные металлические хлопки. Тверд кожей ощутил, как мимо неслышно проносятся невидимые глазу железные предвестники смерти, с шипением и сочным стуком вгрызаясь в дерево балок, перекрытий и стен.

– Хватит, уходим, – донесся сверху голос норда.

Судя по треску, последовавшем сразу за этими словами, Хегни высадил окно, решив удалиться через него.

Собственно, никто не был против. Даже Хват.

– Да тут что, в этой засранной дыре решили собраться вместе все колдуны хренова мира?! – в его голосе Тверд различил нотки страха. Впервые в жизни.

Уходящее за окоем солнце подпалило тяжелую перину облаков багровым заревом. Тускнеющее небо наполнило город влажной прохладой, и голуби, белыми искрами посверкивающие над головой, стали хорошо различимы на фоне набирающей силу темноты. Правда, на улицу, по которой шел Тверд, ночной мрак опускался с опозданием, да и вообще посещал этот закуток стольного града без особого удовольствия. Почему – становилось понятно именно сейчас, с наступлением сумерек, серость которых разгонял исполинский ревущий костер на высоченной хазарской башне.

Тем не менее, уже не обращая внимания на сие извечное зарево, в вечернее время людские жилища даже здесь, как и во всех остальных концах града, наполнялись самой насыщенной за весь день разноголосицей. Пастухи пригоняют скот с пастбищ, с криком носится ребятня, отчаянно путаясь под ногами, собачий лай, козье блеяние, стук копыт и незлобная ругань дворни – все будто специально собираются вместе, чтобы проводить светило на ночной покой. Для того лишь, впрочем, чтобы на рассвете не менее дружным гомоном встретить его приход с восхода.

Тверду сейчас до всего этого дела не было. Вряд ли он не обращал внимания на суету уходящего дня по привычке. В конце концов, мирных дней в его жизни набиралось вовсе не так много, чтобы можно было к ним привыкнуть. Просто он понятия не имел, не выйдет ли из всего, что он задумал, еще большего худа, а потому перетирал сам с собой до последнего, перебирая варианты и примеряя их на себя то так, то этак.

Ровно до тех пор, пока не очутился перед искомым подворьем. И отступать стало некуда.

– Чо надо?

Он его сразу и не заметил. Ражий детина, мало чем уступающий в обхвате взрослому быку, привалился плечом к высокому тыну и с ленивым интересом смотрел на новоприбывшего.

– Боярина.

– Иди отсель. Покудова я те свово боярина не показал, – хмыкнул детина, довольно подмигивая проходящим с коромыслами девкам.

– А ты, молодец, поди да скажи, кто пришел. Думаю, батюшка Полоз захочет меня принять.

Первыми всполошились куры. С паническим кудахтаньем, бестолку хлопая крыльями, они горохом сыпанули из-под ног. Потом дружно зашлись бешеным, задыхающимся лаем собаки, пытаясь оборвать державшие их цепи. Лишь после этого от дремотных вечерних забот отвлеклись, наконец, люди.

– Это что за оборванец?

– Зовите стражу!

– Пошлите в гридницу.

– Да что он о себе думает?

По чести сказать, Тверд в этот момент не думал ни о чем. Он просто тащил по двору упирающегося и подвывающего бугая, вывернув ему руку так, что тот вынужден был бежать впереди, согнувшись в три погибели. Что для него было, наверное, несказанно обидно. Потому хотя бы, что именно таких татей, в затасканной, заляпанной, в серой от пыли одежде и кожаной броне, верхний край которой болтался не на ремне даже, а на кое-как приспособленной верви, он и обязан был на подворье не пропускать. И потому еще, что после этого случая опоясывание мечом передвигалось снова вперед, на очень неопределенное будущее. А в особенности потому, что девки с коромыслами с куда большей охотой залились смехом не от его шутки, а когда его закрутили, изогнули, заставили чуть ли не по-бабьи взвыть от боли и, наподдав под зад, поперли в ограду.