Геннадий Марченко - Манускрипт [litres]

А затем мы лежали в траве, глядя в бездонную лазурь предвечернего неба, в котором застыло лишь одно небольшое облачко, формой напоминавшее конскую голову. Говорить ни о чём не хотелось, а хотелось лежать вот так вечно, не думая ни о чём, быть погружённым в сладкую негу.

Не знаю, сколько мы так лежали, когда тишину нарушил умиротворённый голос Вари:

– Знаешь, а ты первый мужчина в моей жизни.

– Ты это серьёзно?!

– А что, такими вещами шутят?

Она приподнялась на локте, глядя мне в глаза. И они не врали. Не проверять же нижнее бельё возлюбленной на наличие капель крови… Одним словом – охренеть!

– Сначала было немного больно, а потом так приятно, как никогда в жизни, – призналась она, приблизив ко мне своё лицо вплотную и щекоча прядью волос кончик моего носа.

– Вот это сюрприз так сюрприз… Надеюсь, ты не пожалела, что этим мужчиной оказался я?

– Наоборот, счастлива! – Она улыбнулась, и в уголках её глаз прорезались лучики счастья.

Наши губы вновь слились в затяжном поцелуе, а затем я перевернул Варю на спину, и, спустя несколько минут, мы снова оказались на вершине блаженства. И потом вновь лежали рядом, наслаждаясь счастливыми мгновениями. Повторятся ли они ещё когда-нибудь? Я, во всяком случае, сделаю всё для этого!

– Скажи, а у тебя там, в Америке, были женщины?

Вопрос показался мне довольно неожиданным, и я даже не сразу сориентировался, как отвечать. Но, решив не портить такой момент глупыми откровениями, сказал:

– Насмотрелся я на этих американок. У них же в моде феминизм, женщины хотят если не выглядеть как мужики, то вести себя так же. А я такое не приемлю. Да и все эти звёзды Голливуда… Как ёлочные игрушки: с виду блестящие, а внутри – пустышка.

– А я? – после паузы тихо спросила Варя. – Я не пустышка?

– Ты – нет! Поверь, все эти кинодивы не стоят и твоего мизинца.

– Ты будешь любить только меня одну?

– Только тебя! И ты сама это прекрасно знаешь.

– Тогда мы будем жить долго и счастливо и, как в сказке, умрём в один день.

– Надеюсь, этот день настанет не скоро.

И мы снова слились в долгом и страстном поцелуе.

Москва военная сильно изменилась по сравнению с той, что я помнил, пятилетней давности. Столица встретила нас пустынными улицами, зенитками и заклеенными крест-накрест окнами. Шины эмки негромко шуршали по асфальту, перемежаемому брусчатым покрытием, а я всё никак не мог забыть наше последнее свидание с Варей. Мне очень хотелось верить, что мы, как и договаривались, встретимся после войны, а может, если повезёт, и раньше.

Мы с ней попрощались в лагере. Варя с трудом сдерживала слёзы, да и у меня стоял ком в горле. Говорили мало, всё и так уже было сказано. Попрощались с партизанами и отправились на импровизированный аэродром. Носилки с покалеченным пилотом несли Королёв и ещё один здоровенный партизан. Разожгли сигнальные костры, и через полтора часа в небе послышался гул двигателей. ЛИГ-10, как пояснил Сивцев, когда самолёт, подпрыгивая на кочках, пробежался по вырубленной полосе и замер у дальнего её края. Развернули его вручную, выгрузили продовольствие и боеприпасы. Особенно Медведев порадовался мешку обычного чая, видно, и ему надоело пить заваренную траву. Загрузились мы втроём: я, Медынцев и Сивцев. Медведев на прощание пожал каждому руку, пожелав счастливого полёта.

На аэродроме Внуково нас встречал особист с погонами майора, представившийся Василием Виноградовым. В этой реальности высшее руководство пошло на возвращение погон в армии и госбезопасности раньше, чем было в известной мне реальности. Об этом я ведь тоже когда-то упоминал в своих показаниях. Впрочем, это мелочи, которые сопутствовали моему появлению в нынешнем времени. Мы с Медынцевым, за которым прислали такую же эмку, как и за мной, сердечно распрощались. Ему предстояло ехать по своим делам, писать рапорты и прочее, а передо мной стояла куда более важная задача. Виноградов сел на переднее сиденье, я, словно большой начальник, устроился на заднем. Думал, будет серьёзный конвой, а тут всего майор и старшина-водитель, тоже с погонами гэбэшника.

– В Главное управление НКВД, – сказал Виноградов водителю.

От этих слов у меня нехорошо засосало под ложечкой. Слишком уж неоднозначные остались воспоминания о предыдущем посещении этого здания. Кому я там понадобился? На ум приходила только одна фамилия. Хотелось верить, что на этот раз всё пройдёт в более дружелюбной атмосфере, без посещения расстрельного подвала.

– Как-то неудобно в такой одежде, – сказал я Виноградову, когда мы поднимались по лестнице наводящего ужас на простых людей учреждения.

– Ничего страшного, вроде более-менее чистая, а на объекте вам выдадут новую.

Очень мне не хотелось сдавать оружие, когда мы входили в приёмную печально знакомого кабинета на третьем этаже, который не без моей же помощи сменил владельца раньше положенного срока. Всё-таки с уже полюбившимся «люгером» я чувствовал себя чуть более защищённым, нежели с голыми кулаками. Хотя и понимал, что в данный момент моей жизни и свободе вряд ли что-то угрожает.

Порученец-майор (везёт мне на майоров) попросил нас обождать в приёмной, скрылся на полминуты в кабинете, а вернувшись, предложил пройти только мне, предупредительно распахнув дверь.

Порог я переступил не без внутреннего холодка. Рабочий стол с небольшими бюстами Ленина и Дзержинского здесь стоял уже другой, да и в целом много что поменялось в обстановке, разве что кроме сейфа в углу и портрета Вождя народов на стене позади кресла, в котором восседал Лаврентий Берия. Одетый в форму Генерального комиссара госбезопасности с маршальскими погонами, он сидел, вобрав голову в плечи, будто филин, и пристально глядел на меня сквозь стёкла пенсне.

– Здравствуйте, товарищ Сорокин! – произнёс он с лёгким акцентом. – Присаживайтесь. – И сделал даже не жест, а намёк на жест в сторону куда менее презентабельного, чем у него, кресла с моей стороны стола, в которое я, выдав ответное «Добрый день, товарищ Берия!», и опустился.

Закинул ногу на ногу, тем самым демонстрируя, что чувствую себя в этих стенах вполне комфортно.

– А я думал, этот кабинет напомнит вам о не самом приятном моменте вашей биографии, – чуть усмехнулся нарком. – Вижу, ошибался, либо вы умеете владеть своими эмоциями.

– Согласен, товарищ народный комиссар, воспоминания не самые приятные, хотя именно в этом кабинете Ежов со мной общался доброжелательно, даже чаем с лимоном напоил, – улыбнулся я.

Берия неожиданно расхохотался. Смеялся он с чувством, хотя его смех и напоминал больше воронье карканье и прекратился столь же неожиданно, как и начался. Берия протёр большим носовым платком запотевшие стёкла пенсне, водрузил их обратно на нос и вновь превратился в филина.