Сергей Нуртазин - Батальон прорыва

– Попали вы, ребята, из огня да в полымя. Мы вырваться из мешка пытаемся, а вы сами в него залезли. Только мешок этот благодаря нашему бездарному командованию образовался. Говорят, что немцы четыре наших армии здесь окружили!

У Скоморохова перехватило горло, он хрипло выдавил:

– Армии?! Как же так?!

– А вот так! Мы сначала немцу тоже прикурить давали, и контратаковали, и населенные пункты брали, пленных, трофеи. А потом пришел приказ прорываться из окружения. Только уже было поздно. Бросили нас, как собак! Помощи нет! Продовольствия нет! Дохлых лошадей жрать приходится! Горючего кот наплакал! Боеприпас на исходе! Ни авиации, ни артиллерии! Чем прикажете воевать?! Немецкие самолеты в небе что хотят делают. Нормальной связи между подразделениями нет, управление нарушено, дисциплина хреновая! Я за последние два дня троих, – капитан показал Скоморохову ладони, – вот этими самыми руками расстрелял! – Проскурин растер ладонью лицо, свернул самокрутку. – Вот дожились, «козьи ножки» приходится из немецких листовок делать. Знаешь, что они в них пишут?

Андрей отрицательно мотнул головой.

– А пишут они, что им в плен сдались несколько наших высокопоставленных командиров, что мы в полном окружении и положение наше, дорогой товарищ, дерьмо. Думаю, что немецкие писаки недалеки от истины.

На минуту в землянке повисло тягостное молчание, его прервал Скоморохов:

– При выходе из отступления мы встретили красноармейцев из восьмого механизированного корпуса, они сказали, что их часть отступала к Виннице.

– Здесь остатки корпуса, по соседству.

– Значит, и девяносто девятая дивизия здесь, в окружении? Там же наши пограничники должны быть! Вы что-то слышали о них?

– Про дивизию слышал. Пришлось мне тут с лейтенантом из девяносто девятой повстречаться. Говорят, что часть орденом Красного Знамени наградили, за взятие Перемышля. Знаю, что корпус до окружения под Тетиевым был, потом к Умани отступили. Девяносто девятая тоже, у них бои под селом Краснополка были. Сейчас его остатки левее нас. Теперь всё смешалось. Кто? Где? Зачем? Почему? Ничего не понятно. Но, думаю, что это продолжится недолго. Похоже, нам всем скоро конец придет. – капитан затушил самокрутку. – Ладно, отдыхай. Силы тебе понадобятся. Утром определимся, где тебе с твоими бойцами занять позицию. Сдается мне, мы не сегодня-завтра снова на прорыв пойдем.

Утром Андрея Скоморохова разбудил немецкий громкоговоритель. Дребезжащий голос вещал:

– Внимание! Внимание! Русские солдаты, сдавайтесь! Дальнейшее сопротивление бесполезно! Немецкое командование гарантирует вам жизнь, питание и возвращение к семьям. Внимание! Внимание!..

Стоило Скоморохову выйти из землянки, как перед ним появился Павел Бондаренко.

– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! Мени б поговорити?

– Говори, Бондаренко.

– Ци мисця мени ридни, в найближчому сели мий дид живе. Видвидати його треба, взнати чи живий, чи ни, може, и будинок йогов же нимци зруйнували або спалили. Якщо живий, тоди звисточку про себе видправити ридним. Писля доведеться чи ни, невидомо. Та и дид скаже: «Ти що ж, Павло, поруч був, а дида не видвидав?!»

Скоморохов растер ладонями лицо.

– Деда повидать – это хорошо. Только вот тебе должно быть известно, что оставление части во время боевых действий является серьезным нарушением воинской дисциплины. Я тебе, может, и разрешил бы, только вот какие будут последствия. А вдруг заблудишься, к немцам в руки попадешь, тогда что?

– Я тут кожен лисок, яр знаю…

Сиплый голос командира батальона Проскурина окликнул:

– Младший лейтенант Скоморохов!

Андрей тронул Бондаренко за плечо.

– Иди. После поговорим.

Скоморохов подошел к старшему лейтенанту, поздоровался. Неожиданно для Андрея Проскурин спросил:

– Ты, помнится, про девяносто девятую дивизию спрашивал. Так вот, можешь к ним наведаться. В ночь назначен прорыв, надо утрясти с соседями кое-какие вопросы по совместному действию. Пойдем вместе. Если повезёт, то своих пограничников там встретишь.

С пограничниками погранотряда Скоморохову свидеться не удалось, хотя кое-какие сведения у него появились. Он узнал, что отряд был у Фастова, у Тетиева, держал оборону на подступах к Умани. С этим и вернулся. В батальоне его ждало неприятное известие – пропал Бондаренко. Андрей не верил, что Бондаренко мог без его разрешения покинуть расположение батальона. Он вспомнил их утренний разговор. Вдруг его обожгла мысль, что Бондаренко мог не так понять его последние слова: «Я тебе, может, и разрешил бы» и «Иди. После поговорим». Он поспешил доложить о своей догадке старшему лейтенанту Проскурину, но тот был вне себя от ярости. Скоморохов надеялся, что он успокоится и всё обойдется по возвращении Бондаренко, и в глубине души молился, чтобы Павел поскорее объявился, однако скоро стало не до Бондаренко. Немцы, недовольные тем, что уговоры не действуют на красноармейцев, решили их напугать силой оружия. Предвестником надвигающийся бури был самолет-разведчик, за «рамой» прилетели бомбардировщики. К ним присоединилась немецкая артиллерия. И снова взрывы бомб, грохот снарядов, завывание мин, свист пуль, дым, кровь, смерть.

Из клубов черного дыма вынырнул старший лейтенант Проскурин, сипло крикнул:

– Немцы в атаку пошли! Давай со своими бойцами на правый фланг!

Атака немцев была скоротечной, ожесточенное сопротивление красноармейцев заставило их отступить. Скоморохов устало опустился на дно окопа, снял фуражку, вытер рукавом пот со лба. Но отдохнуть ему не пришлось. Не прошло и десяти минут, как к нему подбежал один из бойцов, с которым он выходил из окружения. Запыхавшимся голосом он произнес:

– Товарищ младший лейтенант! Скорее. Там. Там Бондаренко пришел. Капитан его расстрелять хочет!

Скоморохова словно подкинуло с места. Что было сил он побежал к наблюдательному пункту командира батальона, который был расположен рядом с землянкой. Не успел. Два пистолетных выстрела прозвучали, прежде чем он добрался до места.

Бондаренко лежал рядом с землянкой, устремив удивленный взгляд голубых глаз в такое же голубое небо. Скоморохов заметил у его ног пустой льняной мешок, на траве были разбросаны: шмат сала, кольцо домашней колбасы, две буханки круглого ржаного хлеба, несколько луковиц и десяток варёных яиц. Здесь же лежал вышитый красными и черными нитями белый рушник и большая стеклянная бутыль с мутноватой жидкостью. Андрей подбежал к Бондаренко, медленно встал на колени. Лицо убитого побледнело, словно было вылеплено из воска, нижняя губа прикушена, отчего казалось, что он улыбается. Скоморохов перевел взгляд на старшего лейтенанта: