Иван Оченков - Конец Смуты

– Эх вы, волки, как вас самих эта овечка не съела!

– Какая овечка?

– Да Эйжбета!

Федька немного обиделся на слова Корнилия, а потом припомнил лукавую и немного насмешливую улыбку девушки, ее выбивающиеся из-под чепца кудряшки, ярко-красные губы, казалось так и просящие поцелуя… и встряхнул головой, как от наваждения.

– Что, хороша девка? – спросил с грустной улыбкой правильно все понявший литвин. – Смотри, парень, польские девушки – что огонь, могут согреть одинокое сердце, а могут всю душу выжечь пожаром.

– Хороша Маша, да не наша, – беспечно тряхнул головой парень в ответ.

– Вот и правильно!

Какое-то время они ехали молча, но Федька не смог долго молчать и снова спросил:

– А как ты догадался, что у Веселухи охрана столь мала будет?

– Да откуда бы ей большой там взяться? – вопросом на вопрос ответил Корнилий и, видя, что Панин не понимает, продолжил: – Ну вот сколько в Смоленске польского гарнизона было?

– Перебежчики сказывали, тысяча двести душ, – отвечал Федор.

– Ну так вот: стена длиной в шесть верст, а в ней три пролома длиною все три, положим, в версту. В каждом проломе сколько, по-твоему, жолнежей билось?

– Не знаю, – пожал плечами парень, – у Шейнова вала самое малое две сотни ратных было, а в других местах и того более.

– Возьмем на круг, что везде по двести. Стало быть, половина гарнизона – в проломах. Еще две сотни – гусары в резерве; и что у нас остается?

Федька усиленно пытался сосчитать, но дело шло худо, а его наставник продолжал:

– Едва четыре сотни на пять верст стены, а там ведь еще девять воротных башен и тринадцать глухих. Если у каждых ворот хотя бы по десятку – считай, сотни нет. В прочих башнях еще полсотни. Стало быть, на одного караульного – более десяти саженей стены оборонять; и где тут управиться?

– Эко ты ловко посчитал, – подивился Федор, – ровно купец на торгу.

– Да где там, – усмехнулся Корнилий, – это государь посчитал, да мне, так как я тебе сейчас, разложил.

– А если бы с других мест ратники прибежали?

– Да они так и сделали, только наша хоругвь не одна была. В других местах тоже к стенам с лестницами лезли да с луков и мушкетов стреляли, вот ляхи туда и побежали. А я по прежним временам запомнил, что тут на стене ход обвалился и его толком никто не починял. Так что подмоге сюда, в случае чего, дольше всего бежать. Вот так-то.

Какое-то время ехали молча, думая каждый о своем. Федька дивился тому, как ловко можно сосчитать вражеские силы и определить место для смертельного удара, а бывший лисовчик думал, что помимо грамоты Панина следовало обучить еще и арифметике.

– А сейчас куда идем? – снова встрепенулся Федор.

– Да так, – неопределенно пожал плечами Корнилий, – на разведку, да и вообще, дела у меня тут.

Через неделю, хоронясь от своих и чужих, отряд Михальского был уже в самом сердце Литвы. Корнилий вел хоругвь одному ему ведомыми тропами, где, иногда казалось, и человечья нога доселе не ступала. Наконец они оказались подле небольшого городка или, как их называют ляхи – местечка. Оставив большую часть своих людей хорониться в лесу, Корнилий и несколько верных ему людей переоделись в польские кунтуши и собрались, как видно, нанести визит в город. Федька, естественно, увязался за ним, хотя бывший лисовчик и заявил ему сразу, что, даже если Панина вырядить как радного пана, в нем все одно за версту москаля видно.

В местечко они въехали ближе к ночи и, как подобает знатным путешественникам, прямиком направились в корчму. Немногочисленные прохожие, встреченные ими по пути, безмолвно убирались с дороги и снимали шапки. В корчме их тоже встретили как дорогих гостей, низко кланяясь и льстиво улыбаясь.

– Может, панове желают отдельную комнату? – вкрадчиво спросил корчмарь, согнувшись в три погибели.

– Нет, мы спешим, – отвечал ему Корнилий, – перекусим только да дальше поедем.

– Как можно, ясновельможный пан, – запричитал корчмарь, – да ведь на всех дорогах разбойничают эти ужасные казаки и татары, служащие мекленбургскому дьяволу герцогу Яну Альберту! Опасно, весьма опасно!

– Ничего, мы можем за себя постоять, – только отмахнулся Михальский, – но неси скорее еды и пива, а то нам недосуг.

Сказав это, сотник бросил корчмарю несколько монет, и тот тут же накинулся на слуг, чтобы они как можно быстрее выполняли заказ знатного господина.

– Позвольте представиться, – подошел к ним худой как жердь посетитель, одетый в некогда роскошный жупан, явно с чужого плеча, и с саблей на боку, – я здешний шляхтич Ежи Муха-Михальский, герба Погория. Мне знакомо ваше лицо, уж не встречались ли мы раньше?

– Нет, я никогда не бывал в здешних местах, хотя, возможно, мы виделись где-то еще? Меня зовут Казимир Войцеховский, я направляюсь ко двору князя Радзивила. Присаживайтесь, пан Ежи.

– О, благодарю вас, любезный пан Войцеховский, – тут же плюхнулся тот на лавку, – не прикажете ли подать мне куфель медовухи, а то, ей-богу, в горле пересохло.

Желание шляхтича тут же было исполнено, и он, не медля ни секунды, припал к вожделенному кубку, впитывая бесценную влагу. Утолив жажду, Муха-Михальский заметно повеселел и продолжил разговор:

– Благослови вас Господь, пан Казимир, вы спасли меня от смерти! Но что влечет вас в Несвиж?

– Я ищу службу.

– Ну с этим сейчас нет никаких проблем. С тех пор как этот негодяй герцог Ян Альберт перешел в схизму и строит козни бедной Речи Посполитой, везде нужны храбрые воины. Вы вполне могли бы обратиться к пану Гонсевскому или даже самому гетману Ходкевичу.

– Это верно, но мне хотелось бы не только служить, но и получать за это деньги.

– О, бедная Речь Посполитая! – выспренно воскликнул изрядно захмелевший нахлебник. – У нашего бедного круля совсем нет пенензов, чтобы платить храбрым шляхтичам за службу. Деньги есть только у магнатов, но им нет никакого дела до бед, переживаемых нашей отчизной!

Спутники Михальского, впрочем, не обратили на это велеречие ни малейшего внимания, усердно работая челюстями. С огорчением заметив, что никто не разделяет его пафоса, старый пьянчужка переключился на Федьку.

– А ведь вы, пан, – москаль? – неожиданно спросил он парня и продолжил, не дожидаясь ответа: – Да уж, я москаля чую издали, даже если он в польском кунтуше!

– Пан Теодор действительно из Москвы, – с неудовольствием перебил его Михальский, – но и его покойный отец, и он сам верно служили нашему доброму королевичу Владиславу, пока обстоятельства не сложились столь печальным образом. Однако не стоит кричать об этом в каждой корчме.

– Конечно-конечно, ясновельможный пан Казимир, – поспешил согласиться Муха-Михальский, – к тому же среди москалей встречаются совсем неплохие люди! Я даже сам знавал парочку…