Иван Оченков - Конец Смуты

– Смотри-ка, сколь разумно ты рассудил, – усмехнулся я, – тебе бы не в стрельцах, а в посольских дьяках служить. Что скажете, воеводы?

– Верно стрелецкий полуголова толкует, – решительно заявил Черкасский, – нет у нас сейчас сил воевать. Намедни боярский сын Ножин приехал из Вязьмы, сказывал, будто атаман Баловень прослышал, что ты, государь, в поход ушел – и озорует под Москвой.

– Ты мне этого не говорил, – заметил я в ответ.

– Так к штурму готовились, – пожал плечами князь, – не стал отвлекать.

– Понятно. Что еще ты мне не рассказывал, чтобы не отвлекать?

– Видит бог, государь…

– Ладно-ладно… кто еще что думает?

– Дозволь слово молвить, государь, – обратился молчавший до сих пор князь Мезецкий.

– Говори.

– Князь Дмитрий Мамстрюкович и полуголова стрелецкий верно говорят, что врагов у нас много, а сил мало. Только не след давать ляхам передых! Ты царевича Арслана в набег послал. Да только что он со своими татарами один сделает? Надобно на Литву крепче ударить да позорить как следует, чтобы они не о походе на нас думали, а о том, чтобы свои земли защитить. Всем войском, конечно, идти не след, а если казаки да дворяне сходят, то будет и врагу урон, и нам передышка. Тем временем можно и Смоленск укрепить, и на Баловня войско послать.

– Ясно. Ну а ты, кравчий, что скажешь? – обратился я к Вельяминову.

– Как повелишь, государь, так и сделаем, – отозвался Никита, – а только и я за то, чтобы сперва в Смоленске закрепиться, а потом дальше думать. Может, король Жигимонт и не захочет более воевать, особливо если ты с королем Густавом замиришься. А что до Баловня, так Москва, я чаю, не совсем голая осталась. Должен с ним князь Дмитрий Михайлович сладить. Тем паче казаки его хоть и побаиваются, но любят. А вот на южную границу войско послать самое бы время, а то, не ровен час, налетят татары, так беда будет!

– Ну хорошо, – отозвался я, поразмыслив, – на том и порешим. Князь Черкасский будет в Смоленске воеводой с половиной войска. Пусть чинит стены да город в порядок приводит. Князь Мезецкий с казаками пойдет на Литву в набег, там, я чаю, Арслан не все еще разорил. Ну а я со своим полком покуда тут побуду, а там поглядим, может, сразу в Новгород, а может, еще куда.

На следующее утро я решил навестить Храповицкого. Несмотря ни на что, пан Якуб и особенно пани Марыся были глубоко симпатичны мне. В конце концов, война не продлится вечно, и значит, мы не будем вечно врагами. Приказав седлать лошадей, я вышел из архиепископского дворца, ставшего моей резиденцией, и наткнулся на своего постельничего князя Буйносова. Сей доблестный муж был занят тем, что выговаривал что-то старшему из моих рынд Василию Лыкову. Тот в ответ только усмехался, но в чем дело – было решительно непонятно. Увидев меня, оба поклонились и уставились в глаза, изобразив внимание.

– Здорово, болезный, – поприветствовал я Ваську, – как хворь твоя, не прошла ли?

– Какая хворь, государь? – изумился тот.

– А что, не было никакой болезни?

– Господь миловал…

– А если миловал, то где ты в бою был, любезнейший?

– Так там, где ты меня с прочими рындами и поддатнями оставил, у наряда осадного.

– То есть царь твой с врагами бился, а ты, значит, пушки охранял?

– Государь, так откуда мне знать было, что ты на приступ кинешься? – изумился Лыков. – Сроду такого не бывало, чтобы царь впереди войска в бой шел. Ты нас там оставил, а потом пропал неведомо куда, а мы без твоего повеления разве…

– То есть вины ты, курицын сын, за собою никакой не чуешь?

– Да какая же вина? Государь, мы твои холопы и на все твоя воля! Хочешь опалу возложить за то, что мы твой наказ исполняли, так наложи, но какая же вина в том?

– Какой наказ?

– Ну ты же сам сказал, дескать, постойте тут покуда…

На какой-то момент наивность великовозрастного балбеса меня обезоружила. Перед самым штурмом ко мне приходил Вельяминов с докладом, что среди рынд ведутся крамольные разговоры и что заводчик их – князь Лыков. На что я, зная Василия, только посмеялся. Молодец сей был невеликого ума, и голова ему была нужна, похоже, исключительно чтобы есть да носить шапку. Но кто же мог подумать, чтобы настолько!

– Н-да, грехи мои тяжкие, и это цвет московского дворянства… – пробормотал я, проходя мимо. – Как же ты, убогий, догадался-то уйти оттуда? Кстати, Мишка Романов где?

– Да ты же сам, государь, велел ему пленного и бабу его охранять.

– А, черт, забыл совсем… Эй, кто там, – крикнул я конюхам, – где конь мой?!

Вскочив на подведенного слугами Волчка, я тронул его бока шпорами и двинулся к дому Храповицкого. Следом за мной потянулся эскорт из кирасир во главе с фон Гершовом. Выезжая со двора, я по какому-то наитию обернулся и встретился глазами с Лыковым. Тот сразу склонился в поклоне, но вот выражение его лица мне очень не понравилось. Идиоты так не смотрят.

В знакомом доме меня никто не встретил, пан Якуб был еще слаб, а прекрасная пани Марыся была занята тем, что распекала свою служанку. Увидев меня, пани Храповицкая смутилась и присела в реверансе.

– Ах, ваше королевское высочество, мне не доложили о вашем прибытии, а то бы я встретила вас более подобающе…

– Полно, пани, мы ведь друзья, оставьте эти церемонии до другого раза. А в чем провинилась эта милая девушка?

– О, право, это не стоит вашего внимания.

– Не стоит так не стоит. Однако я в долгу перед вашей славной Эйжбетой и потому смиренно прошу у вас милости для нее.

– В долгу? Ах да, вы, верно, о той ужасной ночи, что случилась, когда мы только прибыли в Смоленск.

– Именно.

– Ну что же, в таком случае вы можете сами проявить к ней милость!

– Не премину, а в чем дело?

– Дело в ваших придворных, которых вы приставили, чтобы якобы охранять нас!

– Да, а в чем, собственно, дело – они плохо справились?

– Боюсь, что слишком хорошо!

Честно сказать, я совершенно не понял, в чем дело, но в этот момент откуда-то, как черти из табакерки, выскочили неразлучные в последнее время Мишка с Федькой. Внимательно посмотрев на них и отметив несколько растрепанный вид своих рынд, я перевел глаза на служанку пани Марыси. Та, похоже, тоже одевалась впопыхах.

– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? – поинтересовался я.

– Задайте этот вопрос вашим людям, – немедленно ответила мне Храповицкая.

– Кайтесь, грешники! – обратился я к друзьям.

– Не ведаем за собой никакого греха, – решительно заявил Панин, преданно смотря на меня честными глазами.

– А ты, Михаил свет Федорович, тоже не ведаешь?.. – вкрадчивым голосом спросил я стремительно краснеющего Мишку.

Узнать, как скоро расколется юный Романов, мне не удалось. Внимательно следившая за происходящим Эйжбета кинулась передо мной на колени и почти плача, стала просить не наказывать бедного юношу.