Иван Оченков - Конец Смуты

– Я смотрю, коронация не изменила ваших привычек, мой кайзер! – прокричал мне неизвестно откуда взявшийся Клюге. – Вы снова влезли в самую гущу схватки!

– Что поделаешь, мой друг, – отвечал я ему, тяжело дыша, – все приходится делать самому! Даже в таком нехитром деле, как штурм, и то без меня не справились.

– И все же поберегите себя, ваше величество, отчаянных храбрецов я видел много, а вот хороших нанимателей, увы – нет! Учтите, я слишком стар, чтобы искать новое место, так что позвольте нам закончить эту работу.

– Клюге, вы слишком много болтаете – вон там, видите, эти чертовы шляхтичи еще сопротивляются! Сбейте их немедленно, а то этот проклятый штурм никогда не кончится.

– С удовольствием, мой кайзер, – отозвался майор и отдал приказ.

Через минуту все было кончено, и укрепление осталось за нами. Немногие уцелевшие защитники отступили к собору, где Глебович держал свой последний резерв. Так и не успевшие спешиться гусары готовились дать свой последний бой на кривых улочках Смоленска.

– Эй, солдаты, – крикнул я мушкетерам, – где-то здесь был мой рында, вы его не видели?

– Здесь я, государь… – хрипло пробормотал подошедший сзади Романов, – что со мной сделается?

Я с удивлением оглядел своего неказистого телохранителя. Шлем-мисюрка немного сбит набок. Лицо и доспехи перемазаны грязью, а на сабле определенно кровь. Похоже, Мишка сражался всерьез.

В других местах бой проходил с переменным успехом. Стрельцы Пушкарева, хотя и с трудом, удержались на польских укреплениях, кое-как возведенных на месте пролома, и ждали подмоги, чтобы продолжить наступление. Казаков на Шейновом валу, хотя и с трудом, но опять отбили. И в этот момент в Смоленск, сквозь открытые Михальским ворота, ворвалась его хоругвь под командованием Панина. Скачущие с дикими криками и свистом по улицам ратники со всей отчетливостью показали осажденным, что сегодняшний бой проигран. Хотя гусары стремительной атакой отогнали легких всадников Корнилия, но в открытые ворота уже входили рейтары Вельяминова. Гусарская хоругвь еще несколько раз атаковала, но всем было понятно, что это уже агония. Мекленбуржцы, стрельцы и рейтары все плотнее стягивали кольцо вокруг собора, у которого группировались уцелевшие.

– Государь, садись на коня! – прокричал мне прорвавшийся наконец ко мне Михальский.

– Благодарствую, – усмехнулся я, вскакивая в седло трофейного жеребца, – ты как здесь оказался?

– Да бывал я здесь раньше, – скупо улыбнулся литвин, – дорогу знаю.

– Раз знаешь – хорошо! Помнишь, где Храповицкий жил? Пошли туда людей, чтобы охранять, если потребуется…

– Уже, – перебил меня бывший лисовчик.

– Ну что я могу сказать? Молодец! Кстати, для Мишки коня найдете?

– За него пусть приятель переживает, – проговорил Корнилий, показывая на Панина.

Поляки еще несколько раз пытались атаковать, но стрельцы и мушкетеры всякий раз встречали их залпами, и те, оставляя павших товарищей на улочках Смоленска, откатывались назад.

– Сдавайся, Глебович! – закричал я, увидев богато снаряженного пана, командовавшего остальными. – Сдавайся или эта кровь будет на твоей совести!

– Вы и так обещали нас перебить! – огрызнулся тот.

– Обещать – не значит жениться, – парировал я его довод, – крови пролилось уже довольно, проявите наконец благоразумие!

– Вы сохраните жизнь нашим людям? – спросил бьющийся рядом с воеводой шляхтич.

– Святая пятница! А я чем занимаюсь, если не спасением ваших трижды никчемных жизней? Если хотите, чтобы я удержал своих людей, – бросайте оружие без всяких условий!

Шляхтич переглянулся с воеводой и сделал шаг в мою сторону. Десяток стволов был немедля направлен в его грудь, но он с поклоном протянул в мою сторону саблю рукоятью вперед, чуть придерживая ее за гарду.

– Я смоленский каштелян Иван Мелешко, – представился он, – и я сдаюсь.

Следом свою саблю протянул Глебович, а за ними и остальные защитники стали сдаваться на милость победителя. Кое-где еще продолжались яростные схватки, но большинство поляков и литвинов не стали искушать судьбу. Пленных тут же разоружали и выводили из крепости, а я направился к Успенскому собору, где, по моим прикидкам, должны были находиться ксендз Калиновский и опекаемые им женщины и дети.

Подойдя к главному храму Смоленска, я остановился в изумлении. В прошлое мое посещение у меня не было времени осмотреть его. Я знал, что, когда поляки ворвались в город, немногие оставшиеся в живых защитники закрылись в соборе и, не желая сдаваться, взорвали его вместе с собой. Похоже, зданию действительно досталось, однако взрыв вызвал лишь обрушение купола, а сами стены уцелели. Времени и возможностей восстановить столь величественное сооружение у победителей не было, но они, расчистив развалины, установили деревянный верх взамен рухнувшего и устроили в нем костел. Однако даже в таком виде собор поражал воображение. Войдя внутрь, я некоторое время удивленно осматривался, пока не наткнулся на ксендза и его паству. Тех и других действительно было немного, и они со страхом смотрели на меня и моих спутников, вошедших внутрь смоленской святыни. Сняв шлем, я по-православному перекрестился на алтарь и вопросительно посмотрел на жмущиеся к священнику фигуры. Лишь одна из них, прекрасная, как мраморное изваяние, пани Марыся, стояла отдельно, взирая на меня с горечью, хотя и без вражды.

– Вы пришли сообщить, что в очередной раз сделали меня вдовой? – раздался под сводами собора ее звонкий голос.

– В очередной раз? – несколько удивленно переспросил я.

– Конечно, это ведь встречи с вами не пережил бедный пан Мариан!

– Ну, скорее пан Мариан не пережил нашего расставания, – возразил я ей, – впрочем, к его смерти я, похоже, действительно имею некоторое отношение. Но вот что касается пана Якуба, то вы ко мне несправедливы.

– Ну конечно, – немного саркастически воскликнула она, – вы теперь царь московитов и можете не марать руки лично!

– Пани Марыся! – громко и торжественно проговорил я. – Клянусь этим святым местом, в котором мы находимся: не далее как сегодня утром я видел вашего мужа живым, хотя и нельзя сказать, чтобы здоровым. Впрочем, его рана, насколько я понимаю не опасна, и он идет на поправку.

– Это правда? – воскликнула, широко открыв глаза, гордая полячка.

– Клянусь! Впрочем, если за прошедшее время с паном Храповицким что-нибудь случилось, то я обязуюсь возместить вам ущерб.

– Каким образом? – удивленно спросила меня она.

– Ну, сам я женат, но торжественно обещаю, что прикажу жениться на вас любому моему придворному, имеющему счастье приглянуться вам!

Ответом мне было ошеломленное молчание.