Иван Оченков - Конец Смуты

– Извольте видеть, ваше величество, – начал он свои пояснения, – наши брешь-батареи, вне всякого сомнения, сметут эти жалкие укрепления, возведенные поляками на местах проломов. Однако ничто не мешает осажденным возвести вокруг ретраншемент и, усилив его пушками, дожидаться нашей атаки…

– И когда в пролом хлынут войска, фланговым огнем заставить их умыться кровью, – задумчиво продолжил я.

– Именно так бы и случилось, но теперь мы можем нашими контрбатареями разбить их ретраншемент!

– Пушки маловаты.

– О нет, они вполне достаточны. Знаете, что будет, если ядро заденет кирпичную стену?

– Отскочит рикошетом?

– И вызовет целый шквал кирпичных осколков!

– А это что за подкоп, планируешь подвести мину под стену?

– О нет, ваше величество, для такого предприятия моих знаний маловато, да и какой же это подкоп? Это крытая сапа, по ней ваши солдаты без потерь смогут пройти к вражескому рву и начать атаку оттуда.

– Из такой узкой траншеи? – усомнился я. – Вряд ли их там много поместится.

– А зачем им там помещаться? Пусть идут в ров, там будет, конечно, не очень уютно во время пальбы, но, как только она прекратится, можно будет атаковать.

– А осажденные не проникнут по ним на батареи? Мне только заклепанных пушек не хватало!

– А вот для этого ваши мушкетеры и казаки каждую ночь по очереди дежурят на укреплениях. К тому же если они решатся на вылазку, то делать им это придется под огнем брешь-батареи. Впрочем, поляки, очевидно, заметили эти работы и точно так же считают их подкопом. Так что они сейчас, скорее всего, лихорадочно пытаются определить его место, с тем чтобы взорвать.

– Что же, дружище, пожелаем им удачи, – рассмеялся я, глядя, как улыбается перемазанный землей Ван Дейк.

Тот в ответ облегченно вздохнул и, помявшись, признался:

– А я уж думал, вы разгневаетесь.

– Отчего же?

– Ну вы же обещали противнику штурм на третий день, а тут работы минимум еще дня на четыре…

– Ты полагаешь, Глебович на меня в претензии? – удивленно спросил я. – Знаешь, дружище, даже если и так, то мне плевать. Пусть они сначала ждут штурма, как неминуемого Страшного суда, затем удивляются, что он еще не начался, потом пусть решат, что его и вовсе не будет и все это лишь пустые угрозы. И вот тогда мы атакуем, и горе рискнувшим встать на нашем пути!

Решающий момент приближался с каждым часом. Непрерывный огонь все более превращал деревянные укрепления в груды развалин, а землекопы были уже совсем рядом с целью. В траншее, примыкающей к батарее, стояли, сохраняя строй, мои «людоеды». Я по привычке всматривался в их лица, иногда кивая знакомым. Один из капралов отставил в сторону свой протазан и, сняв с головы каску, поклонился мне.

– Курт из Ростока, – узнал я его, – как поживаешь, приятель?

– О, ваше величество помнит меня!

– Конечно, ты же первый перешел ко мне на службу из этого полка, к тому же ты из Мекленбурга.

– Да, вы мой герцог, а я ваш подданный.

– Что скажешь про этот город, парень?

– Мы уже осаждали его, когда служили королю Сигизмунду. Но тогда у нас не было таких славных пушек, и мы проторчали тут чертову уйму времени, пока смогли взойти на стены.

– А сегодня сможете?

– После того как ваши пушки неделю перемешивают их с дерьмом? Конечно!

Пальба еще продолжалась, когда «людоеды» начали движение. Один за другим пробираясь узкими проходами в ров, они накапливались там для решительной атаки. Особенно трудно было протащить туда лестницы, но с этим кое-как справились. Пики же тащить не стали вовсе, ограничив вооружение пикинеров шпагами, тесаками и глефами. Пролетавшие над головами ядра заставляли наемников пригибаться, но постепенно убедившись, что они не причиняют вреда, солдаты повеселели. Наконец утомленные пушкари прекратили пальбу. Такое случалось и раньше, правда, ненадолго. Так что осажденные продолжали оставаться в своих укрытиях, не решаясь выглянуть в сторону противника. Тем неожиданнее был звук трубы, разрезавший хрупкую тишину. Пока часовые на стенах напряженно всматривались в сторону осадных батарей, пытаясь понять, что происходит, «людоеды» установили лестницы и в полной тишине стали карабкаться на вал. Первыми заметили начинающуюся атаку наблюдатели с башен, не подвергавшихся обстрелу. Увидев упорно карабкавшихся по фасам наемников, они подняли тревогу и открыли по ним фланговый огонь. Ван Дейк напрасно говорил, что Смоленск годится только против татар. Стены и башни кремля имели три пояса батарей, надежно фланкировавших все пространство перед ними. Однако, захватив город, король Сигизмунд имел неосторожность приказать вывезти большинство пушек в другие крепости Речи Посполитой, в основном в Оршу. Те же немногие, что остались, были изрядно прорежены огнем осадных батарей. Таким образом, сейчас по атакующим вели огонь лишь жалкие остатки былой огневой мощи цитадели. И хотя поле перед стенами усеяло немало фигур в кирасах и шлемах, но основная масса ревущих от ярости пехотинцев ворвалась в пролом и сцепилась в яростной схватке с польскими жолнежами. Впрочем, ничего еще было не решено. Поляки и литвины ожесточенно сопротивлялись наседающему противнику. Сабли с жалобным звоном встречались со шпагами, копья ломались о глефы, а дикие крики дерущихся перемежались со стонами раненых и умирающих. На какое-то время установилось хрупкое равновесие, когда ярость атакующих разбивалась о стойкость обороняющихся, но любая пушинка, опустившаяся на чашу весов, могла склонить их в ту или иную сторону. Поняв это, командовавший этим участком обороны каштелян Иван Мелешко послал одного из шляхтичей к воеводе за подмогой.

– Ясновельможный пан воевода, – обратился тот, добравшись до Глебовича, – прикажите спешиться гусарам, и мы скинем немецких изменников и схизматиков в ров!

– Увы, у меня нет такой возможности, – покачал в ответ головой старый вояка.

– Как же так? – изумился гонец.

– Вы, ясновельможный пан, думаете, что мекленбургский дьявол атакует только вас? – горько усмехнулся Глебович. – Посмотрите хорошенько: атака началась с трех сторон одновременно. И везде положение такое же, как у вас. Я могу поддержать нашу оборону только в одном месте, но не в трех сразу! Идите и передайте пану каштеляну мою волю: держаться, пока есть силы!

По дну рва перед Шейновым валом протекала небольшая речушка, скорее, даже ручей, тем не менее не позволивший сделать подкопы, и атаковавшие с этой стороны казаки были вынуждены идти на приступ по чистому полю. Каждый из них, идя в атаку, тащил перед собой связку хвороста или корзину с землей, которой старался прикрыться от пуль, картечи и стрел. Добежав до рва, они бросали свою ношу вниз, и, отскочив в сторону, освобождая дорогу следующему, брались за самопал или лук и начинали стрелять по противнику. Вскоре получилась узкая дамба, по которой казаки прошли в пролом. Оборонявшиеся встретили их ужасающим ружейным огнем, но они, теряя товарищей, продолжали рваться вперед. Наконец, достигнув вражеских укреплений, станичники тут же довели дело до сабель. Поляки и литвины оставили свои мушкеты и тоже взялись за белое оружие. Карабелы, кончары и наздаки [43] Кончар и наздак – оружие, предназначенное для пробивания доспехов. опускались на головы атакующим, доказывая превосходство благородных шляхтичей над взявшим в руки оружие быдлом. Однако те продолжали насыпать перешеек, расширяя его, и все новые толпы казаков переходили ров и вступали в схватку. Вскоре им удалось потеснить своего противника, и отчаянная борьба закипела на полуразрушенных укреплениях.