Иван Оченков - Конец Смуты

Диспозиция стала проясняться, оставалось лишь выяснить последние детали.

– За кого ты просишь, дитя мое? – обратился я к девушке.

– За пана Михала, конечно, – немного удивилась Эйжбета.

Мне ужасно захотелось спросить служанку, почему она не просит за пана Теодора… в смысле, то ли он не участвовал, то ли не понравился. Но чудовищным усилием воли я сдержался. Вместо этого поспешил ее успокоить.

– Я вовсе не собирался его наказывать, – стал уверять я, но, увидев выражение лица пани Марыси, быстро добавил: – По крайней мере, несильно.

Услышав облегченный вздох приятелей, я обернулся к ним и, ласково улыбнувшись, добавил: – Вон отсюда, после поговорим.

Парни тут же испарились, будто их тут и не было, а я, обернувшись к Храповицкой, улыбнулся:

– Право, прекрасная пани напрасно сердится.

– Вам легко говорить! Вы победитель и считаете, что все вокруг принадлежит вам и вашим людям. Наш город только что взят врагами, многие доблестные шляхтичи погибли, прочим предстоит плен, а эта… маленькая дрянь тут же спуталась с вашим жолнежем!

– Вы как будто сожалеете, что бедняжку не изнасиловали?

– Тогда в этом не было бы греха!

– Вам легко говорить, ваша милость, – залилась слезами Эйжбета, – вы знатная пани, и вам покровительствует русский царь. Вас никто не посмеет оскорбить, а я бедная девушка, и меня может обидеть каждый. Эти ужасные казаки и немецкие наемники смотрели на меня так, будто хотели съесть живой, а пан Михал заступился за меня и прогнал их. Я просто хотела его поблагодарить, а потом… я не знаю, как это получилось…

Девушка всхлипнула напоследок и, дождавшись кивка хозяйки, убежала, сделав на прощанье книксен.

– Прошу простить меня, ваше королевское высочество, – извинилась пани Марыся, – я совсем забыла о правилах гостеприимства.

– Не извиняйтесь; вы позволите предложить вам руку?

– Почту за честь, ваше королевское…

– Все поляки упорно титулуют меня герцогским титулом. Вы полагаете, мне не удержаться на царском троне?

– По правде говоря, я уверена, что, если в ваши руки что-то попадет, вы ни за что это не выпустите. Но поймите меня правильно, мой муж, несмотря на все свое к вам уважение, полагает вас узурпатором.

– Уважение?

– О, если мой Якуб и уважает кого-то, то это вы, герцог. Вы его кумир!

– Не может быть!

– Еще как может, только он даже сам себе никогда в этом не признается. Кстати, как вы накажете своего человека?

– Прежестоко!

– Вы прикажете ему жениться на Эйжбете?

– Ну не такой уж я тиран! Я полагал ограничиться посажением на кол. Женитьба – все же немного чересчур!

– Вы все шутите: как тогда, когда советовали мне выйти замуж за этого «пана Михала», если Якуб не выздоровеет.

– Святая пятница, так вы приревновали Эйжбету!

– Боже, и этого человека считают великим полководцем!..

Так непринужденно болтая, мы достигли покоев раненого Храповицкого. Войдя в довольно просторную и светлую комнату, мы застали пана Якуба читающим молитвенник.

– Ты не спишь, – кинулась к мужу пани Марыся, – у нас гости.

– О, ваше королевское высочество… прошу простить, что я не могу встать, чтобы поприветствовать вас должным образом… – заговорил тот прерывистым голосом, увидев меня.

– Как вы себя чувствуете… друг мой?

– Мне уже лучше…

– Отец Мартин говорит, что Якубу не следовало проделывать раненому такой трудный путь, – мягко прервала его жена.

– Отец Мартин?

– Да, он из ордена бенедиктинцев, они имели здесь госпиталь.

– Да, помню.

– Отец Мартин – добрый человек, но он не понимает, что неизвестность была бы для меня куда большим испытанием, нежели дорога… – тихо говорил пан Якуб, глядя на Марысю. – Где ты была, встречала нашего гостя?

– Да, его величество был столь добр, что навестил нас.

– Как ты сказала, дорогая?

– Полно, Якуб, ты же сам знаешь, что королевичу Владиславу теперь никогда не стать московским царем. Так зачем из ложной преданности, которой ни ты, ни я не чувствуем, обижать человека, которому мы стольким обязаны?

Едва рассвело, Михальский поднял свою хоругвь и повел ее на север от Смоленска. Зачем, никто не знал, а спрашивать у сотника – дураков не было. Не знал о цели путешествия и Федька, мерно качавшийся в седле рядом с Корнилием и погруженный в свои мысли. Первый в его жизни поход выдался удачным. И в бою настоящем не оплошал, и чести добавилось, и добычей разжился. Дядька Ефим, поглядевший на справных коней с большими вьюками, посоветовал даже завести для такого дела воз. И даже предложил, по старой дружбе, отвезти все в Федькину деревеньку, потому как их полк вскорости должны были отправить назад, а Федору, состоящему при царе, когда еще придется домой наведаться. Лемешев и прежде относился к Панину как к сыну, а уж когда сам царь пообещал, что по возвращении из похода выступит сватом к Ефросинье, и вовсе воспылал к Федору родственными чувствами. Сам парень, правда, был уверен, что жениться ему пока рановато, но тут ведь не поспоришь. Тем паче что государь бывал к верным слугам щедр, вон какой терем Михальскому отгрохал, да еще и обещал, что его молодая супруга станет придворной боярыней, как приедет царица Катерина. За Богом молитва, а за царем служба не пропадает!..

– Что-то ты молчаливый сегодня, – вывел парня из раздумий голос Корнилия, – прямо не к добру!

Качавшийся рядом в седле сотник немного насмешливо смотрел на своего бывшего подопечного. Формально ставший стряпчим и побывший, пусть и недолго, царским рындой Федор был чином повыше безродного литвина. Однако Михальский, как ни крути, государев телохранитель и участник узкого круга друзей русского царя, от коих у него никаких тайн не было. Так что парень, когда его снова отправили под начало сотника, и не подумал ничего спрашивать, а лишь вскочил в седло, приготовившись следовать за своим бывшим и нынешним командиром.

– Меня вчера не было, – продолжал Корнилий, немного подвинувшись к Федору в опасении от лишних ушей, – все ли ладно сделал?

– Угу, – односложно отвечал парень.

– А друг твой как?

– Мне Эйжбета не говорила.

– А мне все равно, каково ей пришлось, я тебя за Романова спрашиваю!

– Да ладно все получилось, Корнилий! У него теперь только и разговоров, что о ней.

– Вот и хорошо.

Какое-то время они продолжали ехать молча, но Федька долго не выдержал и спросил:

– Это из-за Лизы?

– Ох, Федя, что у тебя за манера – сам ведь все знаешь, а все одно спрашиваешь! Да, из-за нее, а то вьется твой Мишка вокруг рейтарского обоза, того и гляди, беда будет. А так и волки целы, и овцы сыты.

– Наоборот.

– Что наоборот?

– Волки сыты, а овцы целы.

Михальский какое-то время непонимающе смотрел на Панина, а потом раскатисто рассмеялся: