Валерий Красников - Божественное вмешательство

Подошел центурион первой, мужик лет сорока. Через всю правую щеку ветерана к подбородку тянется рваный шрам. Сняв шлем, он спросил:

— Что это было?

— «Черепаха», — ответил я.

— Первый раз вижу такие маневры! Где научился?

— Приходи в гости, расскажу, — пришлось пригласить. Консул ждать не любит.

— Гней Публий, старший центурион первой манипулы второго легиона. Я приду.

— Алексиус Спурина. Буду рад, — отвязавшись от любопытного Гнея, я скомандовал построение в походную колону. Ко мне подошел сияющий Септимус.

— Мы победили, командир.

— Да Септимус. Нас вызывает Консул. Держись молодцом, не робей.

Никогда не был участником триумфа. Внимание толпы мне понравилось. Откуда-то стало известно мое имя. Пока мы с Септимусом поднимались на холм, в ставку, толпа скандировала: «Слава Алексиусу!».

Консул — само радушие. Вручил браслет «За победу». Позже я узнал, что такой награды удостаиваются командиры, выигравшие сражение. Септимус Помпа стал центурионом двенадцатой манипулы.

После торжественного вручения награды, я снова встретился с тестем.

Короткое — «горжусь тобой», услышать было приятно. Он не дал мне вернуться к манипуле.

Я верхом, Сенатор на носилках отправились в город.

Один из рабов был отослан вперед, что бы в доме готовились к празднику.

Вообще от запланированных на сегодня торжеств я уже маялся головной болью. Вечером Консул созвал к себе пол города отпраздновать дословно «великую победу всего лишь в состязании, которая, несомненно, принесет Этрурии много славных побед в войне». Такую речь он толкнул, вручая мне награду.

Я ехал шагом, держась сбоку от паланкина Спуриния. Всю дорогу старик пытался слить на меня эмоции, пережитые им во время состязания: «Когда я увидел, что ты так бездарно построил манипулу, мне стало очень стыдно. Нет, совсем не от насмешек Консула, трибунов и прочих завистников. Мне стало стыдно, что я так ошибся в тебе. Прости мой стыд», — при этом старик умудрился пустить слезу, — «Но тогда я подумал и о том, что перестроение походной колоны в позицию для атаки выглядело просто потрясающе! А вот когда твои центурии ринулись вперед, уже никто не смеялся. Ха! Они стали понимать твой замысел.

Ты пробился на холм и Прастиний уже был готов дать отмашку буцинатору, но твои центурии снова перестроились и полностью скрылись за скутумами! Жаль, что ты не мог видеть того, что творилось на холме. Скачки на ипподроме не смогли бы сравниться с тем, что ты устроил. Кое-кто даже принимал ставки, что твоя глупая затея сведет на нет успешную атаку на холм.

И я не верил глазам, когда видел тщетность попыток первой центурии разрушить это нагромождение из скутумов. За то, как было приятно моему сердцу поспешное решение о прекращении состязания, принятое Консулом для того, что бы спасти любимую манипулу от полного разгрома.

И кем? Мальчишкой-пьяницей, женившемся на ведьме Спуриния!», — тут он видно понял, что сказал что-то лишнее и рассыпался в похвалах. Запомнить выражения вроде сравнения с Тином (этрусское божество, римский Юпитер, греческий Зевс) летящим с небес в окружении манны (этрусские злые демоны) на врага, было для меня уж слишком сложно.

Я понял, что в искусстве оратора мне Сенатора не обойти никогда.

Дом Спуриния по меркам нашего времени находился в элитном районе. Аккурат у форума. Правда с поместьем его и сравнивать не стоило: так себе, очень маленький домик с пятью комнатами и пристройкой — кухней. Там же, на кухне, ютились и рабы.

Зато обед выдался славным: никакого бобового супа. Стол ломился мясными блюдами от ветчины до запеченных уток. Только жаль, аппетит у меня пропал. Едва увидел Спуринию, все мысли — только о ней. Знал бы Тит как я ее хочу! Небось, до сих пор вруном и импотентом меня считает.

Трапезничая, Спуриний повторил почти слово в слово все, что я уже слышал по дороге в город.

Спуриния совершенно искренне вздыхала и охала, прижимая ладошки то к груди, то к очаровательной головке.

Как только Сенатор, выразив желание вздремнуть, покинул нас, я не сдержался. Моя страсть скоро иссякла, но Спуриния выглядела довольной.

Мы выпили немного вина и отправились в балинеи. Бассейн не грели, а как по мне, то в такой жаркий день можно было бы сделать водичку и попрохладней.

Наверное, в тот момент и появилась причина, по которой круто изменилась так хорошо наладившаяся жизнь.

Спуриния расслабившись на моем плече, промурлыкала на ушко:

— Слава Богам, что помогли тебе победить в состязании. — На, что я, справедливо обидевшись, ответил:

— Нет, дорогая. Боги тут не причем. Я сам все придумал и осуществил.

«Человек, кто вас- людей такими создал? Вспоминаете о богах только тогда, когда страдаете. Поэтому Зевс считает, что людей стоит почаще наказывать, разоряя стихией жилища и прочие плоды их убогого труда.

И зачем я ввязался в спор? Когда Афродита заявила, что за каждого ребенка или скотский приплод люди славят ее сильнее, чем когда того не имеют, громовержец задумался. Мне это очень не понравилось: сейчас он задумался, а завтра люди получат все и сразу. Но вы же — неблагодарные! В тот час забудете о нас. А мне, кормящемуся силой от войн, куда потом? Ведь от войны людям и радость и страдания. А значит, покуда люди воюют, то просить у богов будут всегда, славить в радости и молить в страдании.

Неблагодарный. За ту толику силы, что я получил от твоей жажды сражения, исполнилвсе, о чем ты мечтал. И что? Сейчас надо мной смеется весь Олимп: Они при встрече теперь, кто быстрее стараются успеть сказать — Боги тут не причем. И смеются, будто это действительно очень смешно.

Ни о чем больше не проси. Славить не забывай!».

«Кто это там бубнит всякое про Богов? Черт, как же болит голова. Где я? Трясет как. Едем что ли куда? Э-э-э! Да я связан! Опять?», — продираю заплывшие глаза, чихаю от пыли. Обнаруживаю себя в крытом возке, связанным по рукам и ногам, да еще с грязной тряпкой во рту.

Пробую согнуть ноги в коленях и что есть силы, луплю в дощатый борт. Телега остановилась. Слышу голос:

— Центурион очухался.

— Я думал, что уже не оклемается. Здорово его приложил Мариус, — ответил второй.

— Пойдем, посмотрим. — Похитители закинули на крышу возка дерюгу, прикрывающую вход и я попытаюсь, опираясь спиной о борт приподняться, что бы разглядеть их. Вместо лиц вижу два темных пятна. Мычу, желая сказать им, что я с ними сделаю. Во рту сухо. Тряпка как наждак дерет небо.

— Центурион что-то хочет нам сказать, — знакомый голос. Чувствую, рот свободный. Вынули, значит, кляп. Сказать ничего не могу. Сухо. Кроме «Э-э-э», ничего не выходит. Концентрируюсь. Выдавливаю из себя сиплое — «Пить».