Евгений Ходоровский - Раднесь (СИ)

— Скажите, а в Ирбите есть приличные гостиницы?

— Приличные? — хмыкнул водитель. — Чего уж вы так? Ирбит — нормальный город, и гостиницы здесь тоже имеются.

— Извините, не так выразился. Может порекомендуете какую-нибудь? Я очень устал, мне бы выспаться в нормальных условиях.

— Ну самая хорошая «Поворот» называется. Недалеко от вокзала. Ещё есть «Ница», будем кстати недалеко от неё проезжать.

— «Ницца»? — удивился Артём.

— Да не Ницца, а Ница! Река у нас так называется, в неё Ирбитка впадает, которую мы по Шекенданскому мосту переехали.

— А-а-а, понятно, — потянул Артём, а потом спохватился. — А Русское кладбище где? Там ещё церковь вроде старинная есть.

Водитель впервые за всё время полностью повернул голову, чтобы посмотреть на своего собеседника.

— Ну есть тут такая… А тебе зачем? — настороженно задал вопрос мужчина.

— Да просто был я в Ирбите очень давно. Маленьким мальчиком, — стал оправдываться Артём, — меня дед с собой брал показать город. А я запомнил лишь кладбище с церковью. Хочу завтра сходить, попробую могилку отыскать, там прабабушка похоронена.

— А-а-а, ну это пожалуйста. Это хорошее дело, — расслабился водитель. — С западного въезда в город оно, кладбище-то. Кстати, недалеко от гостиницы «Поворот».

— Ну тогда и решено, там и переночую. А как туда добраться?

— У нас город небольшой. Я тебя высажу на перекрестке с улицей Свободы, а там дойдёшь. По ней прямо, прямо пойдёшь в сторону элеватора. Почти до конца улицы дойдёшь, там и будет она — увидишь.

— Ага, понял!

— Ну а завтра, как проспишься, у них там на ресепшен спросишь, как к Свято-Троицкой церкви пройти, девчонки тебе и объяснят, там близко.

— Спасибо!

Выехали на большую площадь, в центре которой стояла высокая стела, тускло поблёскивая на фоне темнеющего неба. Справа, на западе небо ещё было довольно светлым, хоть солнце уже закатилось за горизонт, поэтому вполне отчётливо на нём выделялась колокольня восстанавливаемой Сретенской церкви. Старушка, кряхтя, вышла из автобуса, и они покатились дальше. Чуть в стороне, левее, в темноту уходила узкая и незаметная улица Кирова, которая до Революции называлась Ирбитской. По ней шли Казанцевские обозы дальше, куда-то к Сенной площади [12] Сенная площадь — позже Воскресенская, когда построили Воскресенскую церковь — в Советское время была застроена домами, как и весь, так называемый, Чёрный рынок — альтернатива Пассажу и Торговым рядам для простых крестьян, которые торговали нехитрыми своими товарами, как-то: сено, лошадиная упряжь, щепа, рыба и всякие другие мелочи, неинтересные серьёзным и богатым купцам, приезжавшим на Ирбитскую ярмарку издалека. , где их ждал гостеприимный хозяин каждый раз, когда они приезжали на ярмарку.

На следующем перекрестке автобус прижался к обочине, открыл на мгновение двери, из которых выпрыгнул молодой человек, на ходу закидывая на плечи небольшой рюкзачок, и, помахав на прощание рукой водителю, бодро зашагал в сторону видневшегося вдалеке огромного здания элеватора. Улица была прямая как стрела, что в общем-то её нисколько не отличало от большинства других улиц городка, справа постоянно мелькала колокольня церкви и высоченная заводская труба, как символы двух эпох, будто бы спорящих между собой, кто окажется живучее. Вполне сносный тротуарчик вёл Артёма вдоль то каменных, то кирпичных, а то и деревянных одно- и двухэтажных домиков. Жизнь здесь замерла примерно сто лет назад, а то, что это не девятнадцатый век было понятно лишь по асфальту на проезжей части, да по спутниковым тарелкам, кое-где прилепившихся к старинным стенам домов, чувствительным ухом своим, направленным на юг, где пролегали орбиты космических аппаратов, вещающих цивилизацию на усталую Землю.

«Какой великий город, и как же жалко, что он сейчас так чахнет», — подумалось Артёму, всё ещё находящемуся под впечатлением исторических картин города, открывшихся ему из глубины веков. Хоть и лето, но Артёму было зябко, суровый край в ночное время вступал в свои права, напоминая усталому путнику, кто здесь главный. Недалеко от того места, где он шёл, город огибала железнодорожная ветка, и вскоре об этом сообщил западный ветерок, донёсший до уха соответствующие звуки перестука колёс и печальный гудок тепловоза. А через некоторое время Артём учуял совершенно специфический сладковато-будоражащий железнодорожный запах. Точно такой же запах периодически настигал Артёма и в его убежище под пожарной лестницей в школе, где он отшельником проводил многие дни напролёт, медитируя и постигая новые возможности, которые перед ним открылись после инициации. Шагать до элеватора нужно было минут пятнадцать, смотреть по сторонам было особо не на что, поэтому Артём под впечатлением знакомых запахов и звуков железной дороги мысленно улетел на несколько недель назад, в своё унылое подлестничное убежище, вспоминая обстоятельства, побудившие его на это путешествие.

— Что, развлекаешься? — донеслось из того угла, в котором послышавшийся шорох вывел Артёма из транса.

В тот самый момент, когда Артём увидел шаровую молнию в своих руках, он резко отпрянул и теперь напряжённо наблюдал за ярким переливающимся всеми цветами радуги шаром. Молния так и осталась в той же самой точке пространства, но угроза от неё исходила вполне явственно, поэтому Артём очень испугался. А тут ещё этот голос, так безупречно знакомо насмехался над ним.

— А?! Кто здесь? — Артём судорожно перевёл взгляд с шаровой молнии в угол своего убежища, откуда доносился таинственный голос.

На старом продавленном в нескольких местах топчане, который использовался Артёмом в качестве кровати, стула, кресла и других не менее полезных вещей домашнего обихода, слабо мерцал голубоватым светом дух. Приглядевшись, Артём различил в бесплотном голубоватом сиянии вполне чёткие черты монгольского лица с бородкой и жиденькими усами, а тело духа было одето в шаманские одеяния, расшитые вполне различимым мансийским орнаментом.

— Хоза… Лей? — признал Артём в духе того, кто был временным пристанищем для его сознания на время инициации. Пару раз Артёму удалось разглядеть черты его лица, подключившись к зрению вогула, изредка посматривающего на себя в маленькое китайское бронзовое зеркальце, неизвестно откуда взявшегося у уральского отшельника.

— Ага, он самый, — дух вытянул руку, вполне явственно щёлкнул пальцами, и шаровая молния послушно и величественно вплыла в ладонь шамана и там исчезла.

Артём перевёл дыхание. Опасность, похоже, миновала, но удивление от столь неожиданной, но в то же время и радостной встречи не проходило.