Михаил Королюк - Спасти СССР. Манифестация

- Хорошо, - кивнул, принимая вводную, - только меня после школы Чернобурка ангажировала не знаю на сколько часов.

- Вот и хорошо, - внезапно обрадовалась Томка, - тогда на ужин приходи.

Она с аппетитом посмотрела на мои губы, и　я невольно залыбился.

- Андрей, - вдруг позвали меня от двери.

Я повернулся - то была опять завуч, и　она была чем-то встревожена:

- К Татьяне Анатольевне, быстро.

Против ожидания, на челе Тыблока не было ни привычной озабоченности, ни недовольства. Напротив, она посмотрела на меня даже с какой-то тенью сочувствия.

- Что-то случилось? - Голос мой невольно дрогнул.

- Садись, - махнула она рукой в сторону стула.

Я сел и настороженно выпрямился. На миг установилась хрупкая тишина, потом директриса разомкнула уста:

- Мама твоя звонила. Отца повезли на операцию, подозрение на аппендицит.

В груди у меня замолотило.

- Куда повезли? - Я　сместился на краешек стула.

Тыблоко опустила взгляд на какой-то листочек:

- Факультетская хирургия.

- Ага. - Я　прищурился на портрет Ленина за ее спиной, припоминая размещение этой кафедры, и　повторил задумчиво: - Ага.

- Андрюша, - произнесла Тыблоко доверительным тоном, а　потом даже вышла из-за стола, подошла вразвалочку ко мне и взгромоздилась на соседний стул. - Все будет хорошо, не волнуйся. У　него же с утра ничего не болело? Значит - неосложненный. Он мужчина у вас крепкий, здоровый…

Я с удивлением воззрился на нее и, не найдясь с ответом, промычал что-то невнятное.

- Ну вот и хорошо, - потрепала меня по плечу директриса, - мама сказала, что поехала на кафедру, и　тебе сегодня туда не надо. Пока прооперируют, пока от наркоза отойдет… Как только что-то будет ясно, она позвонит домой, жди.

- Ясно, - кивнул я, - спасибо, Татьяна Анатольевна.

Тыблоко наклонилась, внимательно выглядывая что-то в моих глазах. Не выглядела и одобрительно кивнула:

- Хорошо, Андрей. Тогда сейчас иди домой. Завтра… - Она чуть заметно заколебалась. - Завтра сам смотри. Можешь на уроки не приходить.

Я задумчиво почесал затылок.

- Да нет, придется прийти. У　нас же завтра город, ребят настроить надо.

- Молодец. - Она вернулась за свой стол и взмахнула, отпуская, рукой. - Тогда беги, успокаивай своих девчонок.

Я так и вывалился в коридор с гримасой изумления на лице.

Две Томки ждали меня, порознь застыв у окон напротив.

- Дым в трубу, пельмени разлепить, - буркнул я в простенок между ними и направился в сторону гардероба.

За моей спиной послышались торопливые шаги. Догнав, каблучки молча пристроились у левого плеча, сандалии - у　правого.

«Ладно, - подумал я, принимая неизбежное, - пора разрубать, потом только хуже будет».

Я остановился. На меня тут же уставились две пары встревоженных глаз.

- Ничего страшного, - я старательно излучал уверенность, - у папы аппендицит, но все будет хорошо. Уже оперируют.

«В конце концов, - попытался успокоить сам себя, - в　прошлый раз это случилось в предстоящем июле… Сняли с поезда в Джанкое, и　в итоге все закончилось вполне благополучно. С　чего бы сейчас пошло иначе?»

Нутро мое, противореча разуму, тревожно сжималось: оно знало, что будущее зыбко и ненадежно, а　человеки отвратительно хрупки.

- Так… - На миг я ощутил себя на краю глубокого обрыва, потом решился: - Знакомьтесь, девушки. Малыш - это Тома, моя девушка. Ну ты знаешь… Тома, эта мелочь - моя сестра.

Мелкая посмотрела на меня с признательностью, а　затем застенчиво улыбнулась Томе. Та же, поняв меня буквально, была потрясена. Не усомнившись в моих словах ни на секунду, она пыталась теперь свести в уме концы с концами - мучительно и безуспешно.

- Двоюродная? - поинтересовалась наконец слабым, неуверенным голосом.

Улыбка, что гуляла по лицу Мелкой, приобрела шкодливый оттенок.

- Названая, - пояснил я Томе и повернулся к Мелкой: - Шуруй домой, мама скоро из клиники будет звонить, запоминай, что скажет. Обедай без меня. И　ужинайте тоже… Планы поменялись, я　только часам к восьми буду. - И, вздохнув, ответил на немой вопрос: - Магазины переносятся на завтра.

Мелкая кивнула Томе на прощанье и удалилась с гордо задранной головой.

Я повернулся к своей девушке. Вид у нее был все такой же обалделый, но в зелени глаз уже начали роиться пункты из допросного списка.

- Физикой, по такому случаю, мы торжественно манкируем, - объявил я, перехватывая ее портфель, - пошли погуляем, поговорим. У　меня где-то часа полтора есть, а потом в логово Чернобурки ехать.

- Ох, - выдохнула Тома, - нехорошо так с девушками поступать… Я　же теперь не знаю, с　какого вопроса начинать!

- А ты и не начинай, - посоветовал я, - давай лучше я расскажу тебе для начала одну историю…

Следующий час был похож на исповедь, но только похож: я　не врал впрямую, но совершенно беззастенчиво играл словами. Стыдно мне уже не было - ради того, чтобы сохранить их обеих, я　был готов и на большее, намного большее.

Я рассказывал про отчима Мелкой и мой шантаж, про усестрение и свой заработок, и впервые видел Тому сначала пунцовой от гнева, потом всерьез испуганной и следом пришибленно-молчаливой. Но удивила она меня не этим.

- Зачем? - Мы стояли на тихой лестнице у нашего излюбленного окна. Я　держал Томку за талию, она же, чуть отстранившись, неотрывно смотрела мне в глаза. - Зачем тебе столько денег? И　вообще - зачем тебе это все?

- Зачем? - задумался я. - Ну, с　деньгами все понятно: это инструмент для добывания свободы. Ты же любишь Ремарка? А　он говорил, что свобода выкована из золота.

- Ты же вот тут, - она наставительно постучала согнутым пальчиком мне по груди, - и так свободен. Свобода живет внутри человека. Разве нет?

- Я чувствую сейчас себя немного странно, - признался я, - ты права, а　я выступаю адвокатом дьявола. Но… Нет, пока у меня есть близкие мне люди, я　обязан им помогать. А　чем может помочь человек другим, если он не способен обеспечить даже самого себя?

Томка досадливо прикусила губу:

- Но как же остальные? Зачем тебе так сильно отличаться от них? Нет, - прервала она мою попытку заговорить, - пойми, мне очень приятно получать от тебя и духи и　все прочее… Но ведь ты же рискуешь! Ты сам признался, что что-то там нарушаешь. Зачем?! Обойдусь я и без этих духов! Я　люблю тебя не за них! Ты ведь можешь так сломать себе - и нам - жизнь!

После того «договора на батуте» слово «люблю» теперь иногда мелькало между нами, нечасто, по особым случаям, словно мы его еще стыдились или боялись. Я　не спешил проживать этот период. Торопливость тут была неуместна: за подростковой наивностью Томки крылась цельность натуры, и　мне не хотелось ее ломать.

Я помолчал, раздумывая. Когда заговорил, голос мой был полон грусти:

- Понимаешь, я　действительно не такой, как многие. С　этим уже ничего не поделать. Ну так получилось… Я　буду отличаться. И　поэтому со мной будет или очень хорошо, или очень плохо.