Михаил Королюк - Спасти СССР. Манифестация

- Здрасьте, - приветливо улыбнулся я Хорьку и опять посмотрел на Тыблоко.

Клянусь - она покраснела!

- Андрей… - с　трудом выдавила из себя директриса, - да я вовсе не имела в виду…

- Ну и слава богу! - кивнул я. - А　все же?

- Боксер. Фроська.

- Не, ну совсем не похож…

- Речь, - прошипела сквозь зубы сатанеющая на глазах Тыблоко.

- Ага, - я сунул ей обратно мегафон, - я так, голосом возьму.

Сделал несколько шагов назад, а　затем и вовсе прошелся вдоль своего отряда, собирая внимание школы и всматриваясь в глаза своих.

Признание, доверие. Хм… Обожание, и рядом - любовь…

Не облажаться бы.

Я дошагал до конца строя и еще раз развернулся, а　потом начал размеренно, словно на диктанте, надсаживать горло:

- Мы едем в Пронинский лес. Не на пикник. Нас там не ждет ничего, чем можно будет потом похвастать. Холод, грязь, тяжелая и неприятная работа… И　ужас.

Паштет, с　которым я поравнялся, несогласно мотнул головой.

- Ужас, - продолжил я наставительно, - не из-за останков, что будем поднимать, нет. Слишком много там погибло настоящих людей. Слишком. Тысячи наших. И　слишком многие из них до сих пор ждут памяти и погребения. Это то немногое, что мы можем сейчас. А　раз можем, то и должны. И　это мы сделаем. Это надо им, это надо нам. Нам - чтобы повзрослеть. Тогда сможем больше. Тогда сможем лучше. Тогда… - Я　чуть запрокинул голову и посмотрел поверх крыши на небо. - Тогда будем жить правильней. А понимание того, что ты не просто живешь, а　живешь правильно, - дорогого стоит. За это стоит побороться. За это стоит идти в холод, грязь и ужас. Так, ребята?

- Так, - первой откликнулась Зорька.

- Так, так, так, - прошлось по отряду, и　даже Мэри неожиданно кивнула.

Я развел руками:

- Дело скажет о нас больше, чем слова. Приедем - вот тогда и поговорим. А　пока - в　путь!

Повернулся к Тыблоку. Она одобрительно покивала, дернула было рукой к бедру… Потом губы ее беззвучно шевельнулись.

- Становись сюда, Андрей, - сказала сухим голосом и ткнула пальцем куда-то себе за спину. Затем вскинула глаза на строй и бодро продолжила в рупор: - Комиссар отряда - Павел Андреев!

- Я! - бойко откликнулся Паштет.

- Выходи. Все по очереди выходите. Стройтесь здесь, чтобы все вас видели.

Пашка встал рядом со мной.

- Наталья Кузенкова! Тамара Афанасьева! Армен Акопян! Тамара Гессау-Эберляйн!

- Гессау-Эберляйн? - вдруг негромко повторил Хорек.

Я резко повернулся. Инструктор смотрел на подходящую к нам Мелкую с неприязнью.

- Коминтерн, - процедил я, глядя на него в упор, - обе части фамилии.

- А… - промычал Хорек невнятно и отвернулся с безразличным видом, а　я поймал на себе взгляд Чернобурки, этакий с удивленным прищуром, словно оценивающий заново.

Нет, все-таки правильно я ее окрестил: на секунду, но почувствовал себя беззащитным цыпленком, екнуло сердечко. Может жути нагнать - не сама, так тенью Большого дома за плечами.

Дядя Вадим посмотрел на часы, потом негромко сообщил в никуда:

- Через десять минут - начало движения.

Тыблоко скруглила митинг за две минуты, и　строй распался, смешавшись с привычной по прошлым демонстрациям колонной Технологического института.

- Неплохо, - оценил, отведя меня в сторонку, дядя Вадим, - только мрачно. Праздник все же.

- Я еще не волшебник, я　только учусь… - попытался я оправдаться.

- Ищи позитив. Всегда ищи позитив, - бросил он, кося глазом направо.

Там чуть хмельной папаша спорил, пытаясь реализовать несбыточную мечту сидящего у него на шее ребенка: хоть немного, да проехать на машине, завешанной щитами-плакатами.

- Посадите, - негромко распорядился дядя Вадим.

Его, видимо, знали, потому что из кузова тут же донеслось:

- Давай! И　сам лезь, мужик, своего спиногрыза держать будешь.

- Вот, - кивнул мне дядя Вадим, - вот так. В　мире стало больше на одного самого счастливого ребенка.

Он хлопнул меня по плечу и деловито двинулся в голову колонны.

Я задумчиво посмотрел ему вслед, но тут кто-то крепко взял меня за локоть.

- Так… - Чернобурка ловко оттеснила меня в сторонку. - От кого про Коминтерн узнал?

- Светлана Витальевна, - я с укоризной покачал головой, - я же на всесоюзную олимпиаду по математике ездил.

- При чем тут это? - Она посмотрела на меня с недоумением.

- В Ташкент, - охотно пояснил я, и　в глазах Чернобурки зажглось понимание. - Жозефина Ивановна подъехала, для внучки посылку передала: орехи там, изюм, курага… Поговорили немного.

- Шустрый ты, - цыкнула она с каким-то сожалением, - не уследить прямо.

- Так зачем следить? - оскалился я улыбкой. - Вот он я. Ничего лишнего не сказал? И вообще, должна же девочка свои корни знать? Хотя бы чуть-чуть…

Чернобурка отвела глаза.

- Не факт… - сказала негромко, потом указующе взмахнула рукой: - Иди к своим - ждут.

И правда, меня ждали.

А вот это - хорошо.

Как же хорошо, что я уже не один. Значит - есть надежда. Будем бороться.

И обязательно поборем.

7　мая 1978　года, воскресенье

За Клином, Московское море

Все три дня традиционного международного семинара «Проблемы безопасности в современном мире» за окнами новенького здания ИМЭМО, что на Профсоюзной, хмурились низкие облака - под стать настроениям в коридорах института. Редкий случай: шеф, многоопытный, тертый жизнью шеф умудрился не вписаться в стремительный вираж кремлевской политики и, положившись на привычно доброе отношение Брежнева к Гереку, неосмотрительно резко выступил в защиту польских реформ. Теперь в курилках приглушенно звучало: «Что будет? Или даже кто будет?»

Сергей Викторович тихо посмеивался над коллегами. Да ничего с Иноземцевым не будет. Как сидел он, словно ядреный коренной зуб, в　своем кресле, так и будет сидеть. Была звонкая ругань в кабинете Зимянина, недовольно покосился Суслов - все это было, но старый «контакт» из ЦК при встрече отмахнулся: «Ильич в этот раз прикрыл».

И правда, уже на заключительном банкете шеф выступил неожиданно добродушно. Судя по всему, он успел перестроиться и теперь вполне искренне считал новые задачи в целом разумными. Все вздохнули с облегчением, к　тому же небо посинело, воздух стремительно теплел, и　стало окончательно ясно - пленэру завтра быть.

Впрочем, от внимания Сергея Викторовича не ускользало и то, что порой взгляд шефа проваливался с говорящего куда-то вдаль, и　тогда на начальственном челе отчетливо проступала озабоченность. О　причинах ее гадать не приходилось: что-то случилось, причем относительно недавно, - это было очевидно для информированных и думающих людей, а　Сергей Викторович небезосновательно и с гордостью причислял себя именно к таким.

Произошло что-то очень важное - иным не объяснить внезапную и серьезную деформацию прекрасно изученных реакций самого верхнего руководства. То, что раньше казалось незыблемым, как плиты в основании континентов, вдруг перестало быть таковым. Засбоили причинно-следственные связи, сначала в Кремле, а　потом и на Старой площади. Следом начал ошибаться и острый аналитический ум Сергея Викторовича, пусть пока в мелочах, но систематически. А　вот это было уже совершенно неприемлемо!