Геннадий Марченко - Чистилище

– Ну что, граждане Ещенко, Будникова и Гольштейн, узнаёте этого человека?

– А то, он и есть, – кивнул побитый мной молодой человек с желтеющим фингалом на половину лица.

– Он, он это, товарищ следователь, взял и набросился на нас, паразит! – срывающимся на визг голосом поддержала его бабёнка.

– Для вас, гражданка Будникова, я не товарищ, а гражданин следователь, – поправил её Лыков. – А вы что скажете, гражданин Гольштейн?

Официант судорожно сглотнул, попытался что-то сказать, но в итоге смог только кивнуть.

– Вы чего тут киваете? Язык проглотили?

– Узнаю, тот самый, – выдавил из себя официант. – С ним ещё девушка была, я их обслуживал.

Блин, не хватало ещё, чтобы они Варю в это дело впутали. Ладно я, но и ей может влететь, чего доброго, за хождение по питейным заведениям ещё с должности снимут.

– Ну что, гражданин Кузнецов, – это уже ко мне, – признаёте, что устроили дебош в кафе, нанеся вред здоровью его посетителей? Между прочим, двое сейчас находятся на лечении, а у гражданина Семенченко и вовсе перелом челюсти.

Отпираться было бессмысленно, однако требовалось внести некоторую ясность.

– Гражданин следователь, вообще-то не я начал…

– Признаёте или нет?

– Нет.

– А вот у меня имеются показания нескольких свидетелей, что именно вы первым подошли к столику, за которым культурно отдыхали сын первого секретаря Пригородного райкома партии товарища Семенченко вместе с друзьями, начали выяснять с ними отношения и затем устроили мордобой.

– А что, я должен был молчать, когда они на всё кафе оскорбляли мою спутницу? Естественно, как мужчина, я подошёл к ним и попросил прекратить оскорбления. В ответ мне стали угрожать, а вот этот, – я кивнул в сторону обладателя кровоподтёка, – вскочил и попытался меня ударить. Пришлось применить некоторое физическое воздействие. Затем его дружки и вот эта женщина набросились на меня, я вынужден был защищаться.

– Врёт он все, гражданин начальник! – громко заявил Ещенко. – Я просто хотел встать, чтобы нормально поговорить, а он как двинет…

– Вы, гражданин Ещенко, пока помолчите. А вы, гражданин Гольштейн, как лицо незаинтересованное, расскажите, как всё обстояло.

– Я?

– Вы, вы, или снова язык отнялся?

– А я не видел ничего, – прижимая к груди шляпу, испуганно проблеял официант. – Я вообще на кухне был, когда это началось.

– Понятно… – с плохо скрываемым недоверием протянул следователь, забычил папиросу и взял одну из лежавших на столе бумаг. – Ну, тут у меня имеются показания ещё двух свидетелей, находившихся на тот момент в кафе, они в общем-то подтверждают, что именно вы, гражданин Кузнецов, первым применили физическое воздействие. Или снова станете отрицать?

Бляха-муха, что-то я уже устал от всего этого. Сознаться, что ли… А то ведь начнут мурыжить, последнее здоровье на допросах оставишь. Думаю, за мордобой много не дадут, всё же не политическая статья, не троцкизм со шпионажем, как мне пытался приписать Шляхман.

– Ладно, пострадавшие и свидетель свободны, – дал команду Лыков и добавил им вслед: – Город не покидать, можете понадобиться в любой момент. Шигин, сними с подозреваемого наручники. Пишите, как всё было. И не забудьте указать фамилию вашей приятельницы.

– Она здесь вообще ни при чём…

– Разберёмся.

В течение следующих пятнадцати минут я подробно описывал происходившие в кафе «Гиацинт» события, отобразил, как всё случилось на самом деле, затем рассказал вкратце свою выдуманную биографию, упомянув об украденных документах, неразборчиво подписал, не забыв поставить дату, и протянул лист майору. Тот внимательно прочитал, кивнул каким-то своим мыслям и спрятал документ в папку.

– Ну что ж, пока вам, гражданин Кузнецов, придётся побыть в камере предварительного заключения. Шигин, оформляй.

В КПЗ помимо меня куковал какой-то забулдыга, видно вчера ещё пребывавший в невменяемом состоянии. Чувствовал он себя неважно, его страдания были заметны невооружённым глазом, мужика изрядно колотило, и он тихо постанывал, свернувшись в уголке калачиком. Я пристроился в другом углу и, стараясь не обращать внимания на источаемые соседом ароматы, задумался о своих перспективах. Они вырисовывались не самые радужные, но в то же время и не самые печальные. Внутреннее чутьё мне подсказывало, что расстрел за такого рода бытовуху не дают. Пусть даже я набил морду сынку какого-то там партийного босса. Срок – вполне может быть, хотя и тут ещё не факт…

А что они могут на меня раскопать? Пусть ищут следы некоего Клима Кузнецова. Глядишь, и до Ярцево дозвонятся, а там о таком и слыхом не слыхивали. Тут, правда, следаку в голову может взбрести идея, что я, опять же, какой-нибудь шпион с выдуманной биографией, но хотелось верить, что до этого всё же не дойдёт. Сейчас у них такая запарка, врагов народа вяжут каждый день пачками, что не до какого-то там ресторанного – вернее, кафешного – бузотёра.

А может… Может, сознаться, что я и есть тот самый Сорокин, укокошивший самого Фриновского, и что меня ждёт в своём кабинете сам товарищ Сталин? Ага, оборвал я сам себя, и прямиком в лапы Ежову, а там исход известен. Нет уж, давайте я лучше подожду, погляжу, что будет вырисовываться из этой ситуации, а затем действовать по обстоятельствам.

На следующий день меня в автозаке отправили в одесский СИЗО – четырёхэтажное здание красного кирпича. Осмотр врача, фото в фас и профиль, пальцы в чернилах… Ну, здравствуйте, воспоминания! Так ли давно я переступил порог камеры бутырского следственного изолятора и вот теперь уже знакомлюсь с одесским. И состав жильцов практически такой же, разве что местная гопота изъясняется всё больше на одесском диалекте.

На этот раз я себя чувствовал на порядок увереннее, чем в своей дебютной отсидке в Бутырке, да и местные обитатели, похоже, уже были в курсе, кого к ним подсаживают. Тех, кто умеет за себя и тем более за свою девушку постоять, уважали во все времена. Масть вроде бы также держали блатные, но, как выяснилось, они не наезжали на политических, просто держались несколько обособленно. Верховодил местными кентами некто Лёва Одессит, полжизни проведший на нарах, с синими от наколок пальцами. Он решил меня сразу перетянуть на свою сторону, выделив вполне неплохую шконку. Я же раньше времени понты не кидал. Не знаю, насколько получится держать нейтралитет и как это будет выглядеть: ладить со всеми или, напротив, держаться особняком ото всех… Быстрее бы уже суд, а то надоела эта неопределённость.

Ждать пришлось недолго. На третий день меня выдернули из камеры и привезли в Одесский городской суд для оглашения приговора. В зале я разглядел помимо четвёрки пострадавших, включая Семенченко с подвязанной челюстью, председателя портового парткома… и Варю. Она была в своей неизменной красной косынке и тужурке, и в её взгляде настолько явно смешивались уверенность в честности и непредвзятости советского суда одновременно с жалостью ко мне, что и мне её в свою очередь стало почему-то жалко. Хотя вообще-то следовало себя пожалеть, потому что приговор может быть какой угодно. Но я на всякий случай всё же рассчитывал на худшее и мысленно прикидывал, как можно устроить в зале суда погром и побег, даже со скованными впереди руками, если трое заседателей решат, что моё тело должно быть предано земле.