Максим Макеев - Московское боярство

Ещё два дня продолжалось так. Мужик с провизией, мои угрозы и вопли, инструмент разве что весь теперь вынесли. Мы уже и от Феди все перетащили, и по окрестностям порыскали, даже несколько человек развернуть пришлось, из других сел к голове шли. Увидели экипированный в железо всадников, даже объяснять ничего не пришлось, сами смотались. Возле лагеря растут две горы — сено с дровами и провизия. Еду жалко, она ж портиться скоро начнёт. Когда гора выросла до метра в высоту, тот же дребезжащий голос завопил:

— Тебе что, все мало!? Вон, девок возьми, тех, что схватил — и уходи отсюда!

От такого креатива даже я охренел. Мои присвистнули, это ж какой сволочью надо быть, чтобы своих людей раздавать!? Да и пленные что-то засуетились. Перевели им предложение старосты — и пошла писать деревня! Народ злой, старейшину уже почти ненавидят. Нам с того только проще, потекли рассказы, разговоры, данные и информация. Пленных допрашивали, снимали верёвки с рук и ног, отправляли в другую палатку. Так до вечера всех и освободили от пут, и даже часть продовольствия им выдали, из принесённого — до этого варом из сушенного мяса и овощей кормили. Пришлось им ещё помывку организовать, а то уже смердит в лагере. Сами-то периодически ополаскиваемся, а этих мыть неудобно было, со связанными-то руками-ногами.

Протоколы допросов оценивали вместе. Там, в крепости — семь родов, под тридцать семей. Плюс дружинники холостые, таких с пяток. Пятая часть селища — один род, этого самого старосты. У него три сына, все ребята боевитые, с семьями, вот он тут «мазу» и держит. Сам голова холостой, схоронил супругу, достаточно старый, по местным меркам, борода седая вся. И у дедушки уже проклёвывается старческий маразм, судя по косвенным признакам. На него «плюшкинизм» напал, всё, что плохо приколочено, тащит к себе. Причём даже инструмент тот, что у корелов взял, вместо того, чтобы людям дать в пользование, припрятал. Сидит на своём «сокровище», как Кощей над златом, чахнет. Но и поперёк не скажи ничего, он глава самого сильного рода, сыновья под ним крепко сидят. Чуть что не так — дружина, вояки, по лбу бунтовщику оформляют, схватят, что плохо лежит, и тащат по наущения деда в его избу. Дурдом.

Нам бы, конечно, следовало его пристрелить. Честно говоря, чисто по-человечески, это будет лучший выход для всех, включая корелов. Но тут родственные связи сильны, глава рода авторитет у детей сильный имеет, несмотря на маразм, а дети — на вояк и прочих, через родичей жён и других. Получается, сейчас там родственными опутано половина села, вторая под ними живёт. У нас в пленных и те и другие, но дедушка всех уже достал. И сделать ничего никто не может — глава рода, ждут, пока сам окочурится.

Ночь прошла почти спокойно, вторая такая уже, не лезут на «сигналки». Мы их ещё и переставляем периодически, те, которые уже сработали, вот и боятся. Почти — потому что озёрная лодка забила тревогу, включила прожектора. Там возня какая-то, выстрелы, крики, отсюда не слышно. Я спал, не проснулся даже, утром же Кукша мне представил парня лет двадцати. Он сиганул в воду со стены и попытался к берегу доплыть. Но его успели перехватить, не мастер спорта он по прыжкам с вышки, нашумел сильно. Перехватили, связали, дождались пересменки, на ней и сгрузили нам товарища.

Стал Толик его допрашивать — молчит «бегунок». На палатки с пленными смотрит, и ни слова не говорит. Парень развитый, видно, что не совсем крестьянин, молодой, шрамы есть. Мы думаем вояка, а там посмотрим. Разве что связали его покрепче, да к остальным пленным не стали тулить. Сидит в верёвках весь, голову к пленным гнёт так, что шея сейчас сломается. Утром начали на завтрак «лагерники» наши выходить, парень заелозил. Вышла та, кусачая мелкая, увидела нового пленника, глаза как блюдца, кинулась на проволоку. Мы её отгонять, поранится ведь, дурочка! Но нет, прёт что твой лось сквозь чащобу. Изъяли мелкую, привели в новому пленному.

Любовная сцена, слёзы, сопли, лобызания, бормочут что-то. Оттянули её от связанного, Толик вопросительно смотрит на парнишку. Начался диалог. Сначала односложно отвечал, потом — более связно, затем замкнулся в себе. Взяли мелкую, устроили ей допрос. Прижали сильно, заявили, что за попытку побега из крепости прибьём любимого. Та в слёзы, причитает… Объяснили политику партии — если все как есть он выложит, жив точно останется. Та головой машет, как шея выдержала! Отправили её на уговоры. Через полчаса пришли сами к ним, с Толиком. Парень морально готов, но смотрит на других пленников и на нас, умоляет глазами. Понять просто, отвели пленного в лес, наедине говорить будем. Вопросы те же: кто послал, с какой целью, что в крепости.

Рассказ затянулся на два часа, с учётом перевода. Эх-х-х, Ярослав хорошо переводил, Толик так не может. Пленный нам выдал всё, мы изобразили «эффект Златобора», натурально присев от полученных новостей. Как мы и думали, оказался он дружинником, пришлым, наёмным. Род его где-то в другом месте, тут на службу к старейшине подвязался. Мелкая девчёнка — его наречённая, любовь у них сильная, родители её не против. Он охранял ворота с другой стороны крепости. Пришёл после дозора, ему народ нашептал, как старейшина расплатиться хочет, про баб, что нам предлагал сказали. Парень разозлился, пошёл на разборки к деду. Тот сидит, сундуки да бочки по всей избе, орёт, что он тут главный, и решил уже всё, и не ему, наёмнику безродному, указывать старейшине как дела вести. Парень с дуру ему засветил по лбу — маразматик врезал дуба. Вояка-наёмник мигом пришёл в себя, он теперь половине села кровник. Руки в ноги, и за забор, в озеро, а там уже наши его оприходовали. Вот и думает теперь, в крепость ему хода нет, забьют, возлюбленная в плену. Что делать — непонятно. А мы думаем, почему мужик нам продовольствие не носит, уже обед — а всё нет никого! Голова-то, оказывается, помер!

— Эй! В крепости! Вы там как, созрели? — я опять начал переговоры.

— Да что тебе надо-то!? — теперь говорил другой голос, я так понял, сын того старейшины.

— Да ты все неси, я выберу, — подначил я голос за стеной, — где предыдущий «переговорщик»?

— Умер отец, — после недолгой заминки послышалось из-за стены.

— И что, прямо сам умер? — надо «провентилировать» обстановку.

Пауза перед ответом затянулась сильно, куда там Станиславскому.

— Сам, — наконец, отозвался голос, — старый уже был…

— Сам, значит… — сказал я уже потише, — Так что там с платой?

— Будет скоро, — обречённо промолвил голос.

Корелы из крепости начали разбирать завал в воротах, но аккуратно, чтобы мы не смогли влететь верхом в село. Из него показалась маленькая лошадка с телегой. На телеге — куча всякого барахла навалена. Судя по тому, что я знаю, это «заначку» деда вывели. Перун тебя задери! Вот что за дела! При разборе барахла пришло на ум только одно. Люди старые, бывает, мусов всякий домой тянут, нарушения у них в психике. Так вот такой же хлам и тут скопил этот маразматик. Какие-то железяки, медь, камни, ткани прогнившие, меха, потерявшие товарный вид. Поделили кучу — десятая часть ещё куда ни шло, там серебро да шкурки неплохие, остальное хлам. Надо теперь решение принимать, сомневаюсь, что у них ещё что-то стоящее есть. Но стоит уточнить, позвали пленного вояку. Тот подтвердил, что это заначка деда, и такое рассказал, что волосы зашевелились. Этот старый маразматик продовольствие нам даже не из своих погребов доставал, а с людей собрал, тут чуть не половина запасов всех жителей крепости! Всем лапшу на уши навешал, что, мол, с других селищ соберём на зиму. И это он делал, чтобы мусор этот нам не отдавать!? Да этому парнишке памятник надо ставить, за избавление корелов от маразма!