Александр Михайловский - В закоулках Мироздания

– И что это должен быть за камень? – снова спросила я.

– Я предполагаю, что рубин, – ответил Димка, – но годится этот камень или нет – станет понятно только тогда, когда я возьму его в руки. Я пока еще не умею определять пригодность камней на расстоянии.

– Очень хорошо, Дима, – мысленно произнесла я. – Будем надеяться, что у тебя все получится. Теперь скажи мне, когда ты успел выучить латынь, на которой ты разговаривал с местными жителями?

– Ах, это была латынь!? – удивился Димка. – Очень интересно! Дело в том, Анна Сергеевна, что я ее не учил. Совсем. Это все камень. Я просто посмотрел вон на того мальчика, подумал о том, что хотел бы знать его язык, а все остальное ключ сделал сам, правда, я не до конца понимаю, как именно… Вы только попросите камень, и он сам все сделает.

– Настоящие игры разума, – пробормотала я и внимательно посмотрела стоявшую прямо напротив меня на девочку лет пятнадцати, которая казалась немного повзрослевшей и потрепанной копией Аси.

– Я хочу знать ее язык, понимать речь, и уметь говорить, – мысленно произнесла я, обращаясь к камню, после чего я на мгновение ослепла и оглохла, а в моей голове закружил вихрь из образов, слов и звуков. Было похоже на то, что мой мозг беспощадно тасуют как карточную колоду, выкладывая из него замысловатый пасьянс. Но не успела я испугаться по-настоящему, как все было кончено. Ко мне вернулись зрение и слух, и я с удивлением осознала, что мне понятны все те слова, которыми перебрасываются между собой сбившиеся в кучку местные.

И то, что я услышала, мне категорически не понравилось. Я была удивлена, возмущена и несколько растеряна. Оказывается, Димка переводил мне только официальную часть разговора, видимо, не придавая значения некоторым высказываниям, или просто не прислушиваясь. Мне же без труда удалось уловить, что настроение аборигенов по отношению к нам было далеко от благодушного. И разжигали это настроение те кумушки, что были постарше.

Во-первых, мы были для этих деревенских снобок всего лишь носящими штаны варварами, которых они страшатся и которым абсолютно нельзя доверять.

Во-вторых, именно нас они считали первопричиной всех своих бед. Если бы мы не объявились возле их стоящего на отшибе маленького селения, то их бы не беспокоили, может быть, еще долго.

В третьих – эти балбески на полном серьезе обсуждали, кого из них мы первыми скормим в пищу железноруким титанам, которые помогли нам уничтожить тевтонов. За титанов они, разумеется, приняли наших спецназовцев в полной боевой выкладке.

Конечно же, они справедливо полагали, что мальчишка не станет прислушиваться. Так и вышло, но я, начав понимать их речь – о чем они пока не догадывались – сразу просекла их настрой, к тому же моя интуиция всегда позволяла выловить истину из шепотков и взглядов.

Короче, из этих разговоров я поняла, что нет предела человеческой глупости и невежеству. Но все же это были обычные люди – пусть и со своеобразным способом мышления. Но как бы они не сели теперь на шею, или, того хуже – не учинили какую-нибудь пакость – кто их знает, на что они способны и какие у них понятия о чести… И поэтому нужно было немедленно понять – что же теперь делать с этими людьми? Самый простой вариант – доложить капитану Серегину и перевалить на него проблему – я отмела сразу же. Он, чего доброго, подумает, что вообще никого не стоит спасать и прикажет местным убираться на все четыре стороны – и тогда все они неизбежно погибнут, если не от рук тевтонов, то от зубов местных хищников, достаточно вспомнить одного лишь только свинозавра. А ведь я не хочу ничьей гибели и твердо намерена избежать такого исхода. Хватит, уже было достаточно смертей, и, быть может, на этом стоило бы остановиться. Внутри меня гнев перемешался с отчаянием, и эта смесь комом встала в горле, не давая мне дышать.

И тут снова заработал мой кулон. На этот раз не было ничего подобного той перетасовке мозгов, которую я ощутила, когда за доли секунды выучила местную латынь. Просто мое сознание обдало морозным холодом, в котором все понятия и предметы стали необычайно четкими и рельефными. Я поняла, что могу исправить ситуацию и должна сделать это самостоятельно. Иначе грош мне цена как руководителю. Конечно, это не та работа, о которой я мечтала всю жизнь, но я обязательно справлюсь.

– Всем немедленно замолчать! – ледяным тоном сказала я на языке Цезаря и Цицерона.

Все притихли и недоуменно уставились на меня. Им, должно быть, было очень неуютно сейчас, ведь они поняли, что я могла услышать то, что не предназначалось для моих ушей. Мой строгий взгляд переходил от лица к лицу, и многие не выдерживали, опускали глаза. Все же некоторый раболепный страх в них присутствовал – а как же иначе, их не могли не впечатлить наши действия с кулоном, после которых я заговорила на их языке…

Теперь, в этой тишине, мне казалось, что я могу читать их мысли. Не то, чтобы каждую мысль я слышала, как произнесенную вслух – но общий настрой был мне открыт. Мне были ведомы побуждения этих людей, их страхи, чаяния и надежды. Множество образов возникли перед моим внутренним взором, грозя взорвать мой ошеломленный мозг. Усилием воли я попыталась упорядочить свои ощущения. Все это было так внове для меня и повергало в растерянность, но я знала, что не имею права отступиться, к тому же открывшееся мне должно было сыграть мне на пользу и образумить этих людей. И я заговорила, стараясь, чтобы ритм и накал моей речи составляли унисон с дыханием и ударами сердца:

– Прежде чем мы перейдем к насущным делам, хочу сделать всем вам одно полезное напутствие. Вижу, догадки бродят средь вас о нашем происхождении и истинных намерениях. Мы не варвары и не титаны, и нам не нужны от вас жертвы. Знаю, о чем вы говорите меж собой, имея в сердце недоверие и неприязнь. Но наказывать вас мы не будем. Ибо ваши ложные мысли и так неизбежно поведут вас по ложному пути, который может закончиться весьма печально. Так что можете быть свободны в ваших помыслах. Однако из сострадания к вам я все же предупреждаю – гибельным будет путь тех, кто выберет неповиновение. Также не могу не посочувствовать тем, кто будет распространять вредные слухи и нагнетать страх. И прошу вас уяснить себе – никакие заговоры у вас не пройдут, так как любая мысль, направленная против нас, тут же станет нам известна.

Сказав это, я немного преувеличила. Но так сделать было необходимо, потому что мне требовалось настолько впечатлить этих людей, чтобы они беспрекословно подчинялись мне, не вдаваясь в долгие раздумья.

С самого начала мое внимание привлекла одна молодая женщина, выделяющаяся среди других жителей поселения, обычно смуглых и черноволосых, своими необычными для этого народа чертами внешности. Рыжая копна небрежно заколотых кудрей, небесно-голубые глаза, белая кожа, яркий здоровый румянец на щеках, щедро украшенных россыпью веснушек… Да и фигура у нее были несколько крупнее, чем у остальных, довольно миниатюрных местных дам. Именно дам, потому что было в их лицах, в осанке, в походке, в манере улыбаться нечто, выдававшее в них именно степенных замужних женщин. Вот и эта, хотя и выглядела моложе меня, и ее вполне можно было назвать девушкой, несомненно уже испытала на себе узы Гименея…