Юрий Гельман - Перекресток Теней (СИ)

…Какой у тебя замечательный слог, Инна! И вовсе я не преувеличиваю. Твои описания событий в жизни — они настолько поэтичны, настолько выпуклы, что кажется, будто смотришь какой-то фильм, а за кадром идет твой текст, и всё вместе так хорошо ложится на душу, что создается полное ощущение счастья, востребованности, праздника души. И еще слова любви, обращенные ко мне. И нежность, и словесная шалость, никогда не переходящая границу, от чего пропитанная пошлостью современность — отодвигается на второй план, уступая место утраченной большинством людей романтике прошлого. Романтике, рождавшей возвышенные чувства и наполнявшей жизнь красотой. Спасибо Господу, что придумал нашу встречу! Спасибо тебе за то, что ты даришь мне часть себя. Говорю это — не громко, без восклицательного знака, определяющего высоту. Скорее с многоточием, в котором — глубина. Пусть кто-то докажет, что многоточие — слабее…

Но не будем горячиться, хорошо? Возможно, у нас впереди еще немало того, что не приснится никому на планете Земля…»

Дом графа Гишара де Боже у ворот Сен-Бернар представлял собой два двухэтажных каменных строения желто-серого цвета, стоявших рядом и соединенных между собой короткой галереей, под которой были устроены ворота — широкие ровно настолько, чтобы проехала небольшая повозка. Фасадом дом смотрел на улицу Сен-Жак, имел небольшой внутренний дворик, отделенный деревянным забором от соседних построек. Сюда выходили двери из комнат прислуги и хозяйственных помещений. Здесь же располагалась графская конюшня на три стойла, в которой, впрочем, никогда не было больше одной лошади.

За двориком начиналась лужайка, а за ней — фруктовый сад, упиравшийся в городскую стену. За садом почти не ухаживали, поэтому деревья с переплетенными ветвями походили больше на дикие заросли, чем на творение рук садовника. Но сад, не смотря ни на что, благоухал, и сидя в небольшой беседке, утопавшей где-то в его глуши, можно было наслаждаться не только искренним очарованием птичьих трелей, но и в полную грудь дышать весенним нектаром, со щедростью преподнесенным природой.

Молодой граф в свои двадцать четыре года был худощав, строен и не по возрасту рассудителен. У него были светлые волосы и чайного цвета глаза с подвижным взглядом — редкое сочетание, придающее лицу некую мечтательную холодность. Рано оставшись без родителей, юноша всею душой потянулся к своему дядюшке, бывшему на то время Великим магистром Ордена тамплиеров. Но он был слишком молод не только для того, чтобы примкнуть к Ордену в качестве его постоянного члена, но и для того, чтобы вообще думать о воинской службе. Однако дядя не оттолкнул юного племянника, а, напротив, приблизил к себе и всячески готовил молодого человека к будущим подвигам.

Граф был весьма честолюбив и предан своему благородному происхождению и начальному воспитанию, опиравшемуся на религиозные моральные устои и не позволявшему скатиться до низости и предательства. Он до сих пор свято верил в справедливость, и Венсан де Брие не хотел его в этом разубеждать.

Казнь Великого магистра подействовала на Гишара де Боже так угнетающе, что уже в течение четырех дней он пребывал в исключительно подавленном состоянии. Граф заперся в своей комнате, всякий раз отвечая отказом на призывы дворецкого, зовущего хозяина к обеду или ужину. Он был растерян и смят чередой последних событий и теперь совершенно не знал, оставаться в Париже или уехать в свое родовое имение. Эти душевные колебания разрывали его сердце. И только визит какой-то неизвестной девушки, настойчиво требовавшей встречи с ним, вывел молодого графа из ступора.

Он принял ее, спустившись в прихожую, прочитал адресованную ему записку, после которой его мрачное лицо просияло. Потом написал короткий ответ сам и с волнением передал девушке. И теперь, поздним мартовским вечером, нервно расхаживая по гостиной, освещенной четырьмя свечами, Гишар де Боже ждал гостя. Этот визит, к которому он готовился весь остаток дня, мог изменить всю его дальнейшую жизнь. Так казалось графу или так он страстно желал сам — теперь не имело значения.

Когда дворецкий доложил о госте, де Боже встрепенулся, и глаза его заблестели. Он вскинул руки и, как старого приятеля, долгожданного и самого дорогого, обнял Венсана де Брие. Рыцарь искренне прижал к себе молодого графа — как младшего брата или даже сына, встречи с которым тоже долго ждал.

— Ну, наконец-то! — воскликнул де Боже. — Я опасался, что с вами может что-то случиться. В городе так неспокойно по вечерам.

— Еще более неспокойно днем, — ответил де Брие.

— Простите, граф, я вас не понимаю…

— Слишком много глаз, — пояснил рыцарь. — Особенно теперь, после всех событий…

— Ах, да! Вы совершенно правы. Я до сих пор не могу прийти в себя!

— Необходимо иметь большое мужество, чтобы пережить все это, — сказал де Брие и добавил, глядя прямо в глаза молодому графу: — Надеюсь, у тебя его окажется достаточно?

— Мой дядя когда-то говорил мне: мало толку в мужестве, не подкрепленном высокой целью. Я верил дяде и понимал его стремление направить меня в нужное русло. Вы прекрасно знаете, дорогой граф, что дядя многие годы руководил мной и заменял отца.

— Да, знаю, — подтвердил де Брие. — Твой дядя был прекрасным человеком и примерным воином.

Де Боже благодарно кивнул и указал на стулья. Мужчины расположились возле камина лицом друг к другу. Камин слегка гудел, жадно втягивая в дымоход оранжевые языки пламени с синеватыми ободками. Поленья медленно умирали в нем, сипло потрескивая.

— Ваша милость, — заметно волнуясь, сказал де Боже, — я бесконечно рад нашей встрече, особенно теперь, когда нахожусь на распутье. Поверьте, я совершенно не знаю, что мне делать. До последнего дня я надеялся, что все обойдется, что старика де Моле помилуют, что Орден как-то продолжит существование… и вдруг эта необъяснимая жестокость короля… Семь лет назад я был еще слишком молод, но Великий магистр обещал лично посвятить меня в рыцари и принять в Орден, когда я достигну совершеннолетия. Увы, его вскоре арестовали, и рыцарем я не стал до сих пор, хотя душа моя — с вами.

— Это опасные рассуждения, Гишар, — остановил его де Брие. — Орден Храма давно распущен папой Климентом, и теперь неразумно высказывать сочувствие тамплиерам, которых признали виновными во всех смертных грехах!

— И это мне говорите вы, один из тех, кто ближе всех стоял к Великому магистру де Моле! Вы, о чьих подвигах не раз рассказывал мой дядя, когда я был еще мальчишкой! Вы, на кого я смотрел с восторгом и трепетом, с кого я брал пример долгие годы!

— Да, Гишар, это говорю тебе я, — сказал де Брие, испытывающе глядя в глаза молодому графу. Потом добавил тихо, но убедительно: — Орден распущен, однако он не умер. И я хочу, чтобы ты это понял. Остались люди, осталось немало преданных людей, Гишар. Они теперь живут скрытно, не выставляя напоказ свою принадлежность к Ордену. Когда ищейки Филиппа и папы снуют по всей Франции и за ее пределами, оставаться незаметным особенно трудно, поверь мне. Но дело, которому мы служили долгие годы, не погибло в костре четыре дня назад. Когда умер твой дядя, а Жак де Моле сменил его на посту Великого магистра, мне было столько же лет, как тебе сейчас. Я только начинал служить Ордену и еще не знал многих вещей. Но теперь я знаю то, что было недоступно другим и во что меня посвятили самые высокие лица Ордена. И я пришел к тебе, Гишар, как к верному и преданному товарищу, чтобы доверить некоторые секреты.