Юрий Гельман - Перекресток Теней (СИ)

Пробежалась по каналам: сплошные «сти» — новости, неприятности, глупости, пошлости, гадости… Бред! Ничто не может перебить внимание, ничто.

Пошла на кухню. Уверенно пошла, целенаправленно. В шкафу с посудой стояла давно початая бутылка немецкого коньяка — Инна уже и не помнила, с кем и когда ее распечатала. Плеснула прямо в чашку — щедро, как себе… «Asbach» согрел горло, пищевод, желудок — как солнечный луч, который удалось поймать ртом и проглотить. Чудодейственное тепло мгновенно разлилось по всему телу, дотянулось даже до ногтей, до каждого волоска. Расслабило, размягчило, подтолкнуло приунывшие мысли, просветлило.

И потом, слегка пошатнувшись с непривычки, она вернулась к компьютеру и дочитала большое письмо до конца. Медленно, неторопливо, будто снова и снова переживая давно знакомые картины. Да, Андрей был именно тем, на кого Инна подумала с самого начала. А кем же еще? Не мог же он быть хозяином харчевни или кучером у графа де Боже…

И она снова пережила эпизод знакомства с ним, и ночной разговор на пустынной улице, а потом за ужином, и желание понравиться, и спокойную уверенность в защите, и увидела кровь на кинжале рыцаря… и его глаза… И она не могла понять, почему всё сложилось именно так — два современных и образованных человека — и раннее средневековье, автор замечательных лирических и философских стихов — и суровый тамплиер, скромная учительница литературы — и уличная девка…

Вспомнилась фраза из Фрейда: «Мы выбираем не случайно друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании».

Выходит, страница Андрея Глыбова на сайте стихов попалась на глаза не случайно. Выходит, желание написать ему, а потом и его ответ — тоже не ошибка, а хорошо спланированный контакт, прописанный давным-давно в книгах судеб — её и его… И сон — общий для двоих — не просто совпадение, а некое поприще, на котором им следует пройти определенный путь и как-то применить свои навыки. Какие и в чём? — вот вопрос.

«Здравствуй, Андрей! Добрый день, сеньор де Брие! Как вам спалось на Орлеанском постоялом дворе? Сама я спала, как убитая, правда. Мне что-то снилось, наверное, но я проснулась и ничего не могла вспомнить. Кроме того, что накануне вечером… призналась вам в любви… Вы сами-то помните? Я еще заявила, что когда женщина перестает надеяться — она умирает. Ничего себе я сказанула! Неплохо для девушки облегченного поведения, а?»

Инна откинулась на спинку стула и несколько раз перечитала написанное. Сначала с улыбкой, потом с тревогой. Хотела стереть, но передумала…

«Господи, — подумалось ей, — какая забавная и необычная история происходит! Я засыпаю — и переношусь на семь столетий назад, в совершенно чуждый мир с полудикими нравами, с привычной, обыденной жестокостью жадных до зрелищ людей, с зачатками романтизма, которому еще будто нет ни предпосылок, ни названия. Но я там — своя, местная, родная. Я — не инородное тело, а один из полноправных членов примитивного общества. Того общества, в которое мне открылся портал, где меня приютило время. Впрочем, инородное тело — хороший пример. Это как на уроках химии в какой-то раствор помещают что-то там такое, чтобы понаблюдать реакцию… С химией у меня были нелады, не помню ни одного названия… Да какая разница! Главное — суть. И он, Андрей, — тоже. Там же. Строгий, неразговорчивый, замкнутый. Порой даже суровый. Так иногда кажется. Наверное, и в жизни он такой… Иначе бы не прошел кастинг на свою роль… Фу, глупость какая в голову пришла. Кастинг. Слово-то какое — пошлое… Но мы — катализаторы каких-то реакций, это точно. Вот, вспомнила из химии кое-что…»

«Я ничего не понимаю, Андрей! Решительно ничего! Может быть, это — не до конца стертая память при реинкарнации? И нам только во сне становятся доступны некоторые эпизоды. Тогда возникает вопрос: зачем? Так же, как в любом преступлении нужно искать того, кому это было выгодно, так и в наших ночных многосерийных превращениях нужно искать тот смысл, которым эти метаморфозы могут быть наполнены. Ты не против его искать? Давай вместе.

А может быть, это просто розыгрыш? Какой-то хорошо спланированный, продуманный до мелочей. Или я шизую? Или меня так колбасит от одиночества? Просто… мне не хватает тебя, твоих слов, пусть они и редки в моей почте — но всё же есть. Сладко читать и обманываться… верить, что всё ты говоришь всерьёз… о той части твоей души, которая любит меня между строк… и отождествлять эту часть — с целым. Но это не так. И если я действительно хочу тебе счастья… тебе, современному, а не выдуманному, я должна это признать. Я просто ставлю себя на место, только и всего. Чтобы не давать себе лишней надежды, чтобы не тешить себя тем, что всё когда-нибудь, ТАМ или ЗДЕСЬ, будет по-другому… По-другому не будет НИКОГДА… вот и всё, что я хотела сказать себе…»

Неподалеку от ущелья Норуз, на вершине холма, покрытого густыми зарослями ракитника, расположилась деревня Ренн-ле-Шато. Меловые известняки, составляющие фундамент древнего горного массива, давно забыли о тектонических сдвигах и застыли, образуя острые зубчатые гребни с мощными одиночными утесами. Тут и там открывались глазу темные отверстия в скалах — притягательные и отпугивающие одновременно. Это были входы в пещерные лабиринты, но далеко не каждый человек решался проникнуть в них, чтобы полюбоваться фантастически красивыми подземными сводами и послушать хрустальное журчание никогда не видевших солнца ручьев.

В тринадцати лье от Каркассона, в дикой горной местности, на дороге, по которой когда-то проходили паломники в испанский город Сантьяго-де-Компостела, находилась эта деревня. И менее чем в полулье от нее, на другом холме высились величественные стены родового замка Бертрана де Бланшфора, четвертого Великого магистра, который полтора века назад принес в дар Ордену тамплиеров свои земли в этих окрестностях.

Еще чуть поодаль, но в другом направлении от Ренн-ле-Шато возвышался неправильным конусом холм Безю. К нему и подъехали Венсан де Брие и Эстель в полдень пятнадцатого апреля.

Расстояние от Орлеана до неприметной деревеньки они преодолели за три неполных дня, и почти весь этот нелегкий путь проехали молча. Даже оставаясь наедине в комнатах, снятых для ночлега, путники почти не разговаривали. Де Брие сосредоточенно молчал, девушка старалась ему не докучать. Он заказывал на ужин дичь — и она ела дичь, он пил токайское — она пила тоже. В дороге он перекусывал твердым сыром, она давилась им, потому что терпеть не могла твердый сыр, но — терпела. И всё это время Эстель искоса наблюдала за рыцарем, ей было хорошо видно, какие глубокие и без сомнения тревожные размышления владели ее спутником. Он был угрюм — если не сказать мрачен, и он был сосредоточен — если не сказать подавлен.