Юрий Гельман - Перекресток Теней (СИ)

— Полагаю, одну из них вы теперь решаете, сеньор?

— Вы очень прозорливы, отец Огюст. Именно так.

— И что же вас привело ко мне?

— Позвольте сначала немного прийти в себя, — сказал де Брие. — Мы прибыли из Ла-Рошели. Путь, согласитесь, не близкий. Можем ли мы рассчитывать на ваше радушие, святой отец?

— Гм, двери храма всегда открыты для нуждающихся в приюте. Господь принимает под опеку любого страждущего. Но, сеньор… не лучше ли было вам остановиться на постоялом дворе?

— Вы имеете в виду присутствие Эстель? Это как-то смущает вас?

— Должен признаться, вы правы.

— Конечно, святой отец, если вы будете настаивать, мы уйдем ночевать на постоялый двор. Однако же я полагал, что ваши умеренные взгляды на жизнь, примеров которым я накануне вспоминал немало, позволят нам с Эстель надеяться на приют именно под сводами вашей капеллы. И потом… хочется укрыться от любопытных взглядов, тем более что в вашей глуши каждое новое лицо непременно будет вызывать излишнее любопытство. Может быть, я ошибаюсь, и годы, прошедшие с нашей последней встречи, изменили вас?

— Да, я понимаю… Понимаю, и не стану вас гнать куда-то на ночь глядя, — ответил слегка смущенный Огюст Годар, пожевав губами. — Но как мы все разместимся в этой крохотной комнате, где мне, порой, и одному бывает тесно?

— Если позволите, здесь будет спать одна Эстель. А мы с вами скоротаем ночь у алтаря.

— И проведем ее в душевной беседе? — осторожно спросил священник.

— И даже больше, святой отец!

Венсану де Брие показалось, что его старый приятель оживился. Еще бы, не каждый день судьба дарит встречу с хорошим собеседником, особенно в такой глуши. А с бывшим рыцарем было о чем поговорить.

— О, вы расскажете мне о своих военных подвигах? — спросил капеллан. — После того, как я оставил службу в Ордене, многое произошло…

— Нет, я бы хотел исповедоваться…

Капеллан посмотрел на де Брие с пристальным вниманием. От него не укрылось внутреннее волнение, с которым бывший рыцарь ожидал ответа. Огюст Годар хорошо понимал, как много страданий и страстей могли оставить неизгладимый след в сердце этого человека.

— Что ж, брат мой, — вздохнул он, — если уж Богу было угодно привести вас ко мне, стало быть, у Него имеются некие особые планы на ваш счет, и не мне, скромному капеллану, противиться божественному замыслу.

— Честно признаюсь, я не сомневался в вашем гостеприимстве. И если позволите, сестра Эстель хотела бы лечь спать не мешкая. Она очень устала и уже давно сдерживает в себе жалобы.

Девушка метнула в своего покровителя полный любви и благодарности взгляд, но тут же опустила голову, испугавшись проявления эмоций в присутствии священника.

Через полчаса в крохотной и тесной исповедальне, устроенной прямо в алтаре часовни, беседовали двое мужчин. Святой отец, как и было положено, сидел на скамеечке, рыцарь Венсан де Брие стоял на коленях. Их разделяла решетчатая деревянная перегородка, занавешенная темной полупрозрачной тканью.

— Учитывая твои прежние заслуги, о которых мне хорошо известно, сын мой, позволю тебе не стоять на коленях, а присесть, — сказал Огюст Годар. — Там есть скамеечка.

— Благодарю, святой отец, — ответил де Брие. — Однако позволю себе отказаться, ибо это лишит меня ощущения исповедания грехов.

— Весьма похвально, сын мой! Итак, слушаю тебя…

Де Брие заговорил не сразу. Неожиданно он поймал себя на мысли о том, что совершенно не знает, с чего начать. Ему, решительному и мужественному воину, никогда не ведавшему слабости ни во владении мечом, ни в красноречии, вдруг стало как-то не по себе. В голове вереницей мелькали мысли, беспорядочно чередовались картины событий, и совершенно невозможно было на чем-то остановиться.

Опытный священник, не раз исповедовавший не только прихожан, но когда-то и воинов храма, хорошо понимал состояние своего собеседника, поэтому терпеливо и деликатно молчал, давая тому собраться с духом.

— Я не стану говорить о том, почему я прибыл сюда, — начал, наконец, де Брие приглушенным голосом. — В этом исповедоваться мне нет нужды, я готов рассказать и так. Я же хочу поведать о том, что мучает меня долгие годы, что терзает мой ум, заставляя принимать порой жестокие решения, что терзает мое сердце, заставляя предавать тех, кто совершенно справедливо ожидал от меня преданности и любви…

Он замолчал, снова собираясь с мыслями. Огюст Годар терпеливо ждал.

— Святой отец, я хочу покаяться в том, что проявил слабоволие, — выдавил из себя де Брие и запнулся.

— В чем это выразилось, сын мой? — Священник почувствовал, что без наводящих вопросов рыцарю будет трудно справиться с волнением. — Ты можешь говорить все, что лежит на сердце и в его глубине. Господь непременно услышит тебя…

— Это началось несколько лет назад, когда я был помощником прецептора Франции Жерара де Вийе. Тогда мне удалось сблизиться с Великим магистром Жаком де Моле и даже завязать с ним дружбу. Мы достаточно времени проводили вместе, со мной советовались, и я, будучи еще достаточно молодым, весьма гордился этим. Орден процветал, ничто не предвещало беды. Но однажды меня пригласили в Жизор, в королевский дворец. Со мной встретился посыльный Филиппа, и, разумеется, все было в тайне. Я беседовал с королем больше трех часов. Мы обедали с ним наедине. Слуг он отправил, я сам наливал королю вино в кубок и подавал закуски. — Де Брие замолчал, потом попросил: — У меня во рту пересохло, святой отец. Нельзя ли глоток воды?

— Терпи, сын мой, — сухо ответил священник.

— Хорошо, я продолжу. Так вот, Филипп предложил мне тогда некую сделку… я не стану пока раскрывать ее суть. Поясню лишь, что речь шла о том, чтобы я через какое-то время вышел из Ордена и перешел в услужение к королю на очень высокую должность. Но прежде я должен был… впрочем, не стоит об этом… Тогда я отказался, причем, в довольно решительной форме, чем очевидно расстроил Филиппа. Но я был горд и предан Великому магистру, мне было абсолютно безразлично настроение короля. Потом, когда начались массовые аресты тамплиеров, когда в подземелье Жизора и в других тюрьмах томились сотни рыцарей, когда был арестован сам Жак де Моле, а я каким-то образом избежал преследования — мне стало ясно, что Филипп имеет на мой счет особые планы. Я долго размышлял над этим положением. Несколько месяцев я скрывался от королевских сыщиков, снимая комнаты в разных местах на окраинах Парижа и в его окрестностях. Я сбрил бороду, сменил одежду, чтобы ничем не выдавать своей принадлежности к Ордену. Я стал вести иной образ жизни, но продолжительное время совершенно не знал, как жить дальше, куда направить свои стопы. Иногда мне казалось, что честнее и благороднее с моей стороны было бы самому прийти и сдаться, а потом разделить судьбу моих братьев по Ордену. Но я все же не решался это сделать. Одному Богу известно, как тяжело было мне жить с этим постоянным напряжением. Прошло около года после первых громких арестов, шумиха как-то улеглась. Тем временем тянулись долгие судебные разбирательства. Никто не знал, сколько может длиться следствие. И однажды я решил бросить всё и уехать в свое родовое гнездо. Эта мысль преследовала меня неотвязно, и я уже собирался в дорогу, как вдруг меня снова позвал к себе король. Оказывается, все это время он не выпускал меня из виду и следил за каждым шагом. Тогда я понял, что от судьбы не уйти. Мы снова обедали, и снова наедине. Только в этот раз… я согласился играть на стороне Филиппа. Мне предоставили полную свободу перемещений и действий, было объявлено, что против меня лично у короля и высокой папской следственной комиссии не было никаких обвинений, что я чист перед государством. Тогда же мне разрешили беспрепятственно посещать арестованных моих бывших братьев по Ордену, в том числе и Великого магистра. В этом и заключался план короля, поскольку через меня он рассчитывал получить от Жака де Моле, сломленного заточением, чрезвычайно важные сведения…