Аннит Охэйо - Племя вихреногих (СИ)

Волки добрались до острова Воришек уже на закате, — но картина получилась… впечатляющая, словно в каком-то историческом фильме. Димка насчитал добрый десяток плотов, — похоже, что «Алла Сергеевна» послала в бой всё, что стояло в гавани. Разноцветные паруса заслоняли горизонт, флаги развевались. На плотах ровными рядами стояли Волки с копьями и луками. Теперь они были не в шортах, а в синих одинаковых туниках — явно форме, с одинаковыми щитами, чем-то похожие на римских легионеров.

Самый большой плот первым ткнулся в берег. На песок упали сходни, по ним, не замочив ног, сошла сама «Алла Сергеевна» — с неизменным луком и при галстуке. Рослая девчонка за ней несла большой красный флаг с девятью золотыми звездами — одна большая в центре и восемь ромбом вокруг — флаг Народного Союза. За ней шла «гвардия королевы» — ещё дюжина девчонок с длинными луками. Всё вместе смотрелось, как картинка «высадка конкистадоров» из учебника истории. Казалось, что сейчас «Алла Сергеевна» вонзит в песок шпагу и объявит все земли вокруг собственностью испанского короля. Она смотрела на кучку измученных мальчишек — но, казалось, в упор их не замечала. Все Воришки к этому времени отсюда уже смылись.

Осмотревшись, «Алла Сергеевна» кивнула, — наверное, самой себе, — и обернулась к знаменосице, сделав ей какой-то знак. Та, в свою очередь, обернулась к плотам и провозгласила:

— Товарищ Председатель повелевает начинать!

Именно так. Повелевает. Димке показалось, что он бредит. Все остальные, однако, восприняли это, как должное. Волки аккуратными цепочками посыпались с плотов и побежали в лес — копейщики впереди, лучники сзади. Сама «Алла Сергеевна» с гвардией осталась на месте, очевидно, решив, что не царское это дело — бегать по зарослям. Она, наконец, соизволила их заметить, и замахала рукой кому-то на плотах, на сей раз правда лично. Оттуда сошло штук тридцать девчонок, каждая с большой сумкой на боку и красным крестом на груди, в полной боевой готовности к приему немощных и искалеченных.

Димка ошалело распахнул глаза, увидев среди них Машку и остальных земных девчонок, — и морок вдруг рухнул. Всё стало таким, как и должно быть: девчонки с испуганным писком побежали к ним, знаменосица опустила флаг, и даже сама «Алла Сергеевна» вдруг улыбнулась. Ну а потом Машка обняла его, и всё остальное для него исчезло…

Теперь Димка в полной мере прочувствовал, что значит быть Раненым Героем. Его под руки, как хрустального, отвели на самый большой плот, оказавшийся госпиталем, — по крайней мере, там был устроен навес и постели для раненых, на одну из которых его и уложили. Димка слабо задергался, ощутив, как с него стягивают одежду. Не слишком старательно, правда — она и впрямь была черт знает в чем, а рубаха теперь годилась лишь на тряпки. Машка ощупывала его голову, ещё кто-то — его несчастный левый бок. Было зверски больно, но мальчишка улыбался, потому что стонать, глядя на Машку, было совершенно немыслимо. Девчонки тоже улыбались, довольно идиотски на его взгляд, и время от времени пытались напустить на себя Суровый Вид. Их голоса, как бабочки, порхали в воздухе:

— …осторожно, у него сотрясение…

— …Головин, ты меня в гроб решил загнать, да? У тебя же гангрена… может быть…

— …себя не жалеешь, штаны бы пожалел, я же теперь за век их не заштопаю…

— …постельный режим, на месяц, обязательно…

— …что значит «гадость»? Пей давай. А то могу клизмой — быстрее до головы дойдет…

Когда очередь дошла до Димки, он подумал, что клизмой, пожалуй, было бы лучше, — отвар, который, по мнению девчонок, был показан при сотрясении мозга, оказался невообразимой гадостью, такой горькой, что язык буквально свернулся в трубочку, а из глаз потекли слезы. После неё и впрямь стало как-то не до разбитой головы — мальчишке казалось, что он до конца дней не отплюется от этой дряни. Девчонки почему-то считали, что чем противней лекарство, — тем оно полезнее. В этом плане на них всегда можно было положиться. Примирило его с этим только то, что Машка сидела рядом и участливо гладила его по голове. Его бок намазали чем-то, от чего его продрало жутким морозом, а потом он вообще онемел. Девчонки делали с ним что-то ещё, но Димка старался в это не вникать, — о таких вещах лучше не знать, если хочешь потом спать спокойно…

Но, в конце концов, выдохлись даже неугомонные девчонки. К этому времени, правда, уже стемнело, на плоту зажглись масляные лампы и свечки, и атмосфера стала… довольно романтической. Димка, правда, чувствовал себя так, словно ему дали по башке здоровенной подушкой. После проклятого отвара головная боль прошла, — но всё тело стало, словно ватное. Шевелиться совершенно не хотелось. Машка уютно устроилась рядом, держа его за руку и глядя на него огромными сияющими глазами. От одного этого взгляда в груди разливалось щекотное тепло, и мальчишка вздохнул. Так или иначе, — но он сделал всё, что мог.

Сашке было странно. Именно так: не страшно, а странно. И одиноко. Он стоял на вершине холма, — а вокруг во все стороны, насколько хватал глаз, простиралась пустынная степь, изогнувшаяся такими же холмами. Вроде бы и простор, но обманный: дальше, чем на час пути, не видно, да и что за соседним холмом — тоже. Это Сашку нервировало: пусть хищников тут, вроде бы, и нет, и лихих племен тоже, но одному тут было как-то неуютно. А с другой стороны, от пустынного раздолья по телу разливалось пьянящее ощущение свободы: можно орать, вопить, да хоть бегать голым — и никто даже слова не скажет, потому что не увидит. Вот только орать и бегать голым Сашке не хотелось, и это даже оказалось отчасти обидно: свободы полно, а делать с ней нечего. Вернее, ясно что: идти на юг, к Волкам. Максим вручил ему компас, так что заблудиться он не мог, да и не пройдешь же мимо моря, даже ориентируясь по солнцу… Вот только идти далековато: десять длинных здешних дней, а может, и больше, чтобы выйти не просто на берег, а к Горгульям. Волки иногда там бывают, да и шансов, что они заметят-таки сигнальный костер, больше…