В Бирюк - Понаехальцы

Чтобы остальные, большинство, стали восприимчивы — нужно развалить, разломать их прежнюю жизнь. Обрушить на них потоп, залить новизнями. Чтобы подавляемая всем «многовековым опытом народным» адаптивность — хоть нос наружу показала.

Чтобы они нахлебались.

Но — не захлебнулись.

Дозированный стресс. Управляемый хаос. В мозгах. Двух тысяч голов.

Эти, достаточно умозрительные рассуждения в поле психологии, разворачиваются в ряд административных решений. Дающих болезненные личностные и социальные последствия.

Изгнанные войной со своих земель, перемешавшиеся во время исхода, люди слабее, чем в селениях на Поротве или Наре, ощущали себя частью конкретного рода.

– Ты из «сурков» или из «бурундучков»?

– А какая теперь разница? «Норки» — выжжены.

Пошло изменение одного из важнейших параметров личности — самоидентификации. На вопрос:

– Ты — кто?

Ответ должен звучать не:

– Бурундук с Поротвы,

а

– Стрелочник с Ватомы.

Казарменное положение, городской образ жизни и труда, гарантированные корм, кров и одежда, новые порядки, нормы и вера — разрушали и прежние семейные узы.

Одно дело — подчиняться главе дома, который каждый день то кусок хлеба даёт, то — в морду. Другое — терпеть придурка, который раз в месяц с лесоповала прибегает. С дурацкими наездами и неудовольствами.

К тому же, масса детей были «забраны в люди» — в ученики или в приюты, где реализовывался разработанный у нас интенсивный курс смешанного общего и трудового обучения.

Нужно уточнять понятие «интенсивный»? — Личное время — полчаса перед сном. Для доделывания не сделанного в основное время. Непрерывный «напряг». Как стоишь? Как глядишь? Как жуёшь? Бег-гом!

Меняется стойка, посадка, походка… Меняется человек. Взвинчивается темп жизни. Спать по 12–14 часов, как обычно бывает зимой в лесных деревушках — нет, подпирать притолоку — нет, жевать, теряя крошки изо рта — нет. Смотреть — весело, говорить — ясно. Бег-гом!

Фиг бы у меня чего получилось. Если бы не опыт Пердуновки, если бы не десятки людей, усвоивших эту наука там и уже вбивавших её в сотни новосёлов здесь.

Новосёлы «атомизировались». Все прежние неприязни, ранее гасимые неизбежностью жизни в одном селении (для рода) или в одном доме (для семьи) теперь, без сдерживающих пут необходимости выживания в родоплеменном обществе, вылезали наружу. Вплоть до патологии.

Бывали случаи, когда брат кидался на брата с топором. Вспоминая обиду, полученную ещё в бесштанном детстве.

Эксцессов мы пытались не допускать. Да и вообще: едва мужчина или женщина проходили базовый курс ликбеза, доказывали, своей деятельностью, что «сходить с ума» не собираются, что в состоянии трудиться разумно, как, естественно — с учётом их пожеланий, формировалась «русская семья» в десять душ. И не важно — к какому этносу относятся супруги и дети. Лучше — к разным. Интереснее жить, большему можно научиться.

Семейство получало усадьбу в одном из моих селений.

Часто это была новая пара. Сошедшаяся уже не по воле умерших или оставшихся в прежней земле отцов, вадавасов или родовых старейшин, но по собственному выбору.

Разрушение семей типично для эмигрантов: многие супруги, оказавшись в новом месте, переживая неизбежные трудности адаптации, взваливают вину за эти проблемы на партнёра по браку. Человек, прежде выглядевший вполне успешным, вдруг становится слабаком, неудачником. Или кажется таковым.

Нужно иметь крепкие внутренние связи, чтобы тяготы, вызванные укоренением на новом месте, не вызвали разрушительного потока упрёков, нарастающей взаимной неприязни.

Внешние узы слабеют. Как экономические: общий дом, хозяйство, скотина, земля… так и социальные: общественное мнение, родовые традиции, религиозные клятвы.

«Хай живе хто з кем хочет» — давняя народная украинская мудрость.

Дополню мудрость: хай. Но дети должны быть ухожены.

Мы сразу провели крещение. Но не венчание. Пройдя испытательный срок, доказав свою разумность, человек заново выбирал свою «половинку». Часто — прежнюю. Но часто — и новую. И церковный обряд, новый для новосёлов, скреплял уже эти, новые брачные узы.

В таких семьях дети часто были сводными. К которым почти всегда добавлялись приёмные. И новое семейство отправлялось осваивать своё новое хозяйство в новом месте. Но потоп новизней на этом не заканчивался: там и соседи были иные, новые.

Правило — «размазывать тонким блином» — не селить больше одной семьи из одного племени в селение, было придумано раньше и уже реализовывалось в отношении приходящих ко мне русских и мари, мещеряков и эрзя. С литваками мы стали применять его более чётко, и очень быстро столкнулись с проблемой: у нас было 10–12 селений новосёлов. А мужчин и, соответственно, возможных семейств — под четыре сотни.

Решение подкинул Аким:

– А пущай они в куды идут.

К этому времени под моей властью было сотен шесть марийских больших семей — кудо. Главам-кугуракам был предложен выбор: замена десятины на приём семьи поселенцев. С предоставлением, за счёт кудо, усадьбы с постройками.

Нечто подобное — подталкивание местных общин к приёму новосёлов экономическими методами — применялось российским императорским правительством в Сибири.

Одни кугураки отказались — не хотели видеть в своём селении чужаков. Или уверились, что смогут обойтись дешевле — обмануть меня с размером десятины.

Они пополнили «чёрный список» туземной элиты. Мы оказались правы: почти всегда за таким отказом скрывалось то или иное нарушение Усть-Ветлужского соглашения, глупые попытки примитивного мошенничества.

Другие соглашались, но не смогли обеспечить своевременно обязательные условия приёма.

Понятно, что и то, и другое — приводило к репрессиям. Довольно часто семьи новосёлов вселялись в «ещё не остывшие» дома местных старейшин. Или в вообще — в пустой кудо. Из которого прежние жители были либо переселены, «по делам своим», либо сбежали.

Конфликты между «новосёлами» и «старожилами» были неизбежны, были и жертвы. Но характера массового восстания не приняли. Частью — из-за миролюбия населения, частью — из-за его малочисленности и редкости. Да и мы давили эксцессы беспощадно. Всякая попытка «не-государственного» насилия расценивалась как «воровство». В здешнем смысле этого слова.

Процесс расселения литваковского каравана растянулся на два года. Ибо такой срок был установлен мною как период натурализации для добровольно пришедших новосёлов. За это время произошло много событий. На фоне которых обустройство нескольких сотен семей Московской Литвы — не было самой большой проблемой.

А тогда, в начале осени, довольно пустынный Всеволжск вдруг наполнился множеством людей, странно-говорящих, многого не понимающих, не умеющих. Моим «менеджерам» — чиновникам приказов — приходилось тяжко.