В Бирюк - Понаехальцы

Насчёт длины ряда синонимов — я уже…

Калауз сперва терпел из уважения к возрасту, к славе хоть и отставного, но храброго сотника нынешнего Великого Князя Киевского Ростика. Потом искал в поведении Акима каких-то хитрых смыслов и замыслов. Потом… терпел-терпел да и не вытерпел. И сунул Акима в поруб.

Сам же отправился, довольный, на всенощную. А чего ж не радоваться? — Ничем иным, кроме лая, мы ответить не можем. Весь Акимов синонимизм — яркое подтверждение слабости Всеволжска. Соответственно, каждый бранный эпитет превращается в «дополнительный таможенный сбор».

Старая церковь Спаса в Рязанском Кроме представляла собой довольно большой бревенчатый сруб с крыльцом, пристройками и двускатной крышей с луковичкой на невысоком барабане. В ту ночь церковь была набита битком. Однако для князя, княгини, княжат — место освободили. Часть слуг вытолкнулась на крыльцо, на скромную женскую фигурку в тёмном закутке — не обратили внимания.

Предпраздничная суета занимала внимание насельников Крома. К всенощной — все притомились. Хотя воротники отработали чётко: Точильщику посоветовали завтра придти. А вот знакомую им в лицо женщину — пустили.

Баба же! Дура! В церкву родную рвётся. Пущай. Глядишь, диакону, Ваське этому, опять патлы драть будут — всё забава, кака ни кака.

Позже Точильщик описывал час своего ожидания там, под стенами Крома, как самый тяжёлый в жизни.

Потом начался пожар. Занялась церковь Спаса. Воротники кинулись тушить, не закрыв ворота. Точильщик, прихватив своих мужичков-гребцов, вместе с разными посадскими и нашими посольскими просочился внутрь. Вытащил Акима из поруба.

«Славный сотник», не стесняясь в выражениях и не ограничиваясь в действиях, освободил полонённых литваков и других «к Зверю Лютому ходцев», какие были в Кроме. И принялся устанавливать свои порядки.

Рязанцы быстро бы его придавили. Но — всенощная, двунадесятый праздник. Вся верхушка местной власти была в церкви вместе с князем. Снаружи оставались персонажи даже не второго — третьего-четвёртого уровня иерархии княжества.

– Ты кто? Третий помощник младшего спальника?! Пшёл нафиг!

Старинные брёвна, составлявшие стены, просохшие до звона ещё полвека назад, вспыхнули мгновенно, полыхали жарко и долго. Только к середине следующего дня удалось начать растаскивать пожарище. От 60–80 человек, бывших в церкви, ничего не осталось. Сгорели не только кости — поплавились металлические вещи, стекло. Опознавали по растёкшимся перстням и браслетам.

Ещё утром, едва рассвело, стало понятно:

– Осиротели мы, люди рязанские! Князь со всем семейством преставился! Упокой, господи, души грешные!

– А как же теперя-то?! Без князя-то?! Ведь нельзя ж! Ведь никак!

– Слать гонца. Двух. В Боголюбово. Князь Андрей в Залесье — старший. И в Муром. Живчик — самая ближняя родня.

Через два дня новость дошла до меня. Отсемафорил её в Боголюбово и в Муром. Хоть вышки и стоят на муромской земле, но Живчик моих каблограмм не читает — своих умельцев не имеет. А мои без команды — не сказывают. Поэтому — сообщить напрямую. Да и порадовать — полезно.

«Добрый вестник — приятен взору».

Оба текста были схожи:

«Дошло до меня, светлый князь, что случилось намедни в Рязани великое несчастие…».

Но в муромском было маленькое дополнение:

«По родству ты Глебу — ближний. Тебе брать земли рязанские. Вновь, как при деде-прадеде, свести Рязань с Муромом под одну руку».

Напомню: не прошло и трёх лет с момента окончательного обособления Рязанского и Муромского княжеств. Их объединение не было чем-то противоестественным. Наоборот, многими жителями воспринималось как прекращение какой-то случайной глупости.

Живчик, упреждая возможные колебания и сомнения, спешно явился с дружиной в Рязань и «принял всю полноту власти».

В русских городах вече, временами, может призвать князя, может выгнать. Но жить без князя — не может.

Среди рязанских бояр было немало противников Мурома. «Оппозиция» была, в первый момент, много сильнее. Но не имела «знамени» — князя, которого можно призвать.

Вражда между княжествами тянулась довольно долго, некоторые семейства, из служилых и благородных, втянулись в ней весьма активно. Их недовольство Живчик давил решительно. Используя и некоторые положения «Указа об основании Всеволжска». Репрессии в такой аранжировке были несколько непривычны.

Живчик воспользовался гибелью на пожаре «ближних бояр» Калауза и отправил ко мне их сирот и вдов. А имущество конфисковал.

Тут мы немножко по-бодались. И договорились — пополам.

Множество людей успело, за время усобиц, продемонстрировать свою лояльность Калаузу ценой крови муромских.

– А вспомни-ка, боярин Спрослав, как семнадцать лет назад ты дитё малое, сынка тогдашнего конюшего батюшки моего, на рогатину на дворе насадил, да хохоча не по-людски, будто знаменем размахивал? Взять. В железо. Гнать во Всеволжск. И семейство его.

В Переяславле попытались восстать. Были бунты и поджоги. Живчик недовольных… умиротворял. Караваны в мою сторону становились гуще.

С тем, чтобы экстрадиции не выглядели чисто анти-боярскими репрессиями, он отгружал ко мне и массу простого народа таких же категорий.

«Листья прячут в лесу».

Задержанные литваки были переданы мне. Кастусь пришёл в полный восторг, целовался с освобождёнными и окончательно уверовался в моих безграничных могуществе и удаче.

Софрон пригнал водой хлеб. Мыто было отменено, что уплачено — возвращено. С существенной прибылью.

Понятно, что свободно запустить лапу в казну покойника мне не дали. Хотя Аким, задержавшийся в Рязани, и вынес мозги Живчику. Полностью и неоднократно. А вот активное использование «внебюджетных фондов»…

Например: епископского наместника в Рязани не стало, что позволило решить, за счёт имущества наместничества, временно возглавленного Ионой, кучу проблем, и моих, и в Муроме, связанных с оснащением церквей. Понятно, что через несколько месяцев до нас долетело неудовольствие владыки Черниговского. Но было уже поздно. Да и мы — исключительно на благое и богоугодное…!

Была пара нововведений, подсказанных мною.

Для ослабления «коренных» рязанских бояр Живчик ввёл правило «освобождения на седьмой год». Как в Ветхом Завете сказано: отпусти раба твоего. И дай от гумна твоего.

То, на что Боголюбский не мог решиться, понимая неизбежность конфликтов с «Русской Правдой», с собственным боярством, с соседними княжествами, Живчик просто объявил.

Муромских бояр это не волновало: они спешно делили новые вотчины. Рязанцы… помалкивали — опасались казней по множеству других поводов, по прошлым свои делам за время междоусобиц.