Юрий Рудис - Хроники Порубежья

Кто-то, в глубине души Ивана, хватался за голову и кричал, чтобы его немедленно отправили домой следующим же рейсом, иначе он за себя не ручается. Или пусть вызовут скорую. Пусть она приедет. Пусть из неё выйдут санитары и умный психиатр с чемоданчиком. И чтоб в чемоданчике лежала такая специальная гадость, которую если вколоть, то весь этот бред сразу кончится. Вот пусть умный психиатр её и вколет. Немало дивясь этому паникёрству, которого даже не подозревал за собой, Иван тем временем пытался прикинуть по состоянию костей и степени заржавленности железа, как давно произошло побоище. Выходило, что с той поры минуло несколько десятков лет.

А страх, между тем, никуда не делся, он по-прежнему подступал со всех сторон, как тёмный лес, каждую секунду грозя поглотить со всеми потрохами. Пока этого не случилось, следовало что-то срочно предпринять, и Иван принялся усиленно думать. Он подумал о том, что там, где погибло столько людей, естественно испытывать страх, что иначе и быть не может. Проверяя эту мысль, он прислушался к себе и, действительно, почувствовал, как откуда-то из бесконечной дали пытается достучаться к нему чужая боль и чужой страх, повторяясь раз за разом раскатами слабого многоголосого эха. Ещё он подумал, что его размышления скорее всего яйца выеденного не стоят, и то, что он якобы сейчас чувствует, не более чем самовнушение. Но, несмотря на это здравое суждение, страх, получивший более менее правдоподобное толкование, вдруг ослаб и отпустил его, отступив куда-то на окраину сознания.

Словно заново родившись, Ермощенко вздохнул, встал на ноги и расправил плечи. Нет, место, где он находился, не перестало быть зловещим, напротив, оно, пожалуй, выглядело ещё более мрачно, чем несколько минут назад. Но обращать на это внимание кузнец не собирался. Он посмотрел на Волоха, тот по-прежнему пребывал в столбняке. На него тоже не стоило обращать внимания. Сам подаст весточку, как приспичит. А вот рогатый железный шлем с серебряной насечкой по ободу, лежащий на боку совсем неподалёку, отличной, кстати сказать, сохранности… Это было гораздо интересней.

Натуральный кузнец профессионально прищурился. Он эту всякую старину очень уважал и старых мастеров очень понимал. Кстати, насчёт старины, тут у Ермощенко опять наметилось некоторое раздвоение личности. Умом он понимал, что несколько десятков лет — не старина. Но тут же осекался, не мог представить, чтоб несколько десятков лет назад кто-то воевал исключительно холодным оружием, рубя друг друга мечами и коля копьями. И, вместе с тем Иван не сомневался, что и шлем этот рогатый и всё остальное, что было в изобилии разбросано вокруг, принадлежит глубокому прошлому.

Ломать голову, разрешая все эти противоречия, не было ни малейшей охоты, и Иван просто протянул руку за шлемом, не заметив, что тот лежит за пределами круга очерченного Волохом. Но зато Волох это заметил и рявкнул, не оборачиваясь. — Лапы от шелома убрать!

Тьфу! Ермощенко отдёрнул руку, постоял с независимым видом, как нашкодивший школьник, пережидая, затем, вроде бы от нечего делать, подобрал обломок копья, высушенный временем. Ловко орудуя им, подцепил свою добычу, и тут же пожалел об этом, потому что из шлема выкатился череп, очевидно, прежнего владельца. Но делать нечего, и через секунду изделие неведомого ремесленника было уже у Ивана. На поверку оно оказалось совсем не таким целым, каким выглядело. Яйцевидный шлем, скрученный из одного листа железа, примерно так же как скручивается кулёк из бумажного листа, аккуратно завальцованный по стыку, в качестве сувенира не годился. От него осталась фактически половина, так как ту его сторону, которая прилегала к земле, коррозия превратила в ржавое кружево, крошащееся в руках. Два коровьих рога, венчавшие его, в этом плане тоже никакого энтузиазма не вызывали.

Ермощенко задумчиво пощелкал ногтем по ободу, примериваясь, как бы половчее отделить серебряную накладку.

— Ах ты, стервятник. Ах, ты, падальщик. Ужо тебе…

Этот скрежещущий голос Ивану был незнаком. Подумал было, грешным делом, что, может, Волох, внезапно застудив голосовые связки во время своего великого стояния, стал вещать на манер вокзального репродуктора. Однако голос явно исходил откуда-то с другой стороны. Но с другой стороны ничего говорящего не просматривалось, трава да камни, из которых один, самый большой, треснувший пополам, словно от удара молнии, выделялся чёрно-бурым цветом, будто покрыт был запекшейся кровью. И еще одно было у него отличие, все камни были голые, а этот почти до самой верхушки заплели побеги то ли плюща, то ли хмеля, а может и вьюнка, тут не сильный в ботанике кузнец ничего определенного сказать не мог. И такая буйная была эта поросль, что казалось, будто ключи бьют у подножья камня, захлестывая его зелёными волнами.

И вдруг эти волны составились в картинку, как бывает, когда рассматриваешь головоломку, и проступили чёткие очертание того, что скрывалось под ними. Даже теперь, когда от человека остался только привалившийся к камню скелет, было понятно, что при жизни он отличался богатырским телосложением. Непонятно было другое, почему его одного, из всех, убитых в сражении, не тронули лесные твари. Но в следующий момент Ивану стало не до того, потому что скелет, обрывая спутавшие его стебли и побеги, поднялся во весь рост. Первый взгляд не обманул, мертвец даже в виде скелета был выше Ермощенко на добрых полторы головы. При всей антипатии к Волоху, остро захотелось, что б тот наконец вышел из ступора и как-то принял участие в происходящем. Но тот был по-прежнему неподвижен, так что закрадывалось сомнение, а жив ли он вообще? Оставалось надеяться только на то, что круг окажется непроницаем не только для комаров и уток, но и для оживших покойников.

— Иже еси на небеси… — припомнил Иван. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь…, - продолжение молитвы напрочь вылетело из головы, но это уже не имело значения, потому что скелет заговорил, и Иван сразу узнал скрежещущий голос. — Смотришь, пёс? Ну, посмотри, посмотри. Недолго смотреть осталось.

Ермощенко обычно прямо глядел в глаза тому, с кем разговаривал. Но тут поневоле отвёл взгляд. Слишком страшен был этот, облепленный светлыми волосами, говорящий череп, по которому шустро сновали трудолюбивые муравьи, а из провалов глазниц с весёлым гудением вылетали пчёлы.

— Что глаза отводишь? Иль стыдно стало? — воскресший нагнулся и, пошарив у себя под ногами в ворохе листьев, извлёк оттуда меч. Иван опытным взглядом отметил превосходное качество клинка, который выглядел так, будто только что вышел из-под молота оружейника.

Скелет ухнул, и меч в его руке несколько раз со свистом рассёк воздух.