Юрий Рудис - Хроники Порубежья

— Иван пощупал заплывший правый глаз. — Иду я, иду.

— Добро.

Место, и впрямь, было гиблое. Шли краем леса, по другую сторону раскинулась болотина, стоячая вода поблескивала между чахлыми берёзками, стоящими на порядочном удалении друг от друга. Податливый мох легко проминался под ногами, из-под подошв проступала мутная влага, быстро заполнявшая следы. Болот Иван не любил с детства, рассказы о людях сгинувших в трясине запечатлелись в его памяти навек. И ничего кроме звука своих шагов и шума ветров в вершинах деревьев, действительно, не было слышно. Хотя, с другой стороны, деревья всё-таки тут росли, а это, по мнению, Ермощенко было уже не мало.

Когда же еле заметная стёжка вывела на крутой взгорбок, то стало ясно, что и люди тут когда-то жили. Ведь возвёл же кто-то бревенчатую стену, тянущуюся по правую руку. Правда, было это, судя по ветхости сооружения, давным-давно. Кое-где в пазах между брёвнами уже успели вырасти деревца, сама же стена просела и, похоже, стоять ей оставалось одну, от силы, две зимы. Служившие когда-то чем-то вроде контрфорсов деревянные башни на фундаментах, сложенных из дикого камня, которые попадались примерно через каждую сотню метров, теперь представляли собой груду полусгнивших обломков.

Между тем, идти стало заметно легче. Страх и раздражение постепенно уступили место любопытству, и Иван совсем уже было собрался спросить Волоха, что это за крепость такая, но тут сзади грянула удалая песня про коробейника, у которого полным полна коробушка, есть и ситец и парча. Исполнялась она громко, с душой, на два голоса, одинаково противных. Ермощенко остановился, с усилием сглотнул слюну и, мысленно перекрестившись, оглянулся.

Появление здесь Сани и Митьки его не удивило. Очевидно, они прибыли тем же способом, что и он сам. Странно было только, что их присутствие обнаружилось только сейчас. Но разгадывать эту загадку кузнец не собирался. Он просто обрадовался и приветственно помахал рукой. Однако, ребята на его жест никак не отреагировали. Они брели как зомби, опираясь друг на друга, и без умолку горланили Коробушку. Их расхристанный вид и дикое пение почему-то воскресили в памяти Ивана происшествие с радисткой Кэт, сподвижницей неуловимого Штирлица, так не во время вспомнившей родную речь.

— Цыц! — крикнул Волох, и пение смолкло.

Тут в жизни Ермощенко наступил очередной момент, когда доводы рассудка становились над ним не властны, и он, нащупав в кармане нож, закричал по-боевому. — Ты зачем над людьми издеваешься, хрен старый?

Против ожидания Волох не разозлился. Он даже выглядел несколько озадаченным, когда, дёрнув себя за бороду и потупив очи долу, пробормотал. — Ну, петь-то я их не заставлял, — затем, видимо, устыдившись того, что изменил своему привычному хамскому тону, прикрикнул. — А ты, молодец, иди, куда ведут, да рот-то на замке держи.

Не в обычае Ивана было оставлять такие слова без ответа. Но делать нечего, ничего не сказал он, а только сплюнул горькую слюну себе под ноги и потопал за Волохом дальше, гадая на ходу, долго ли еще идти. Оглядываясь, он имел возможность наблюдать, как Митька и Саня следуют с остекленевшими глазами в кильватере, всё так же сложившись шалашиком, время от времени зажимая рты ладонями, чтобы заглушить рвущиеся из сердца звуки народной песни.

Между тем, поворот тропы открыл большой, несколько десятков шагов, пролом в стене. В глубине его, с утрированной, как на музейной диораме, четкостью просматривались приземистые, то ли амбары, то ли конюшни, то ли еще какие-то хозпостройки, назначение которых с первого взгляда было определить затруднительно. Замшелые их крыши, засыпанные толстым слоем прошлогодней листвы, зияли дырами, и густой подлесок обступил их полупрозрачной стеной. За ними виднелись очертания ещё каких-то полуразрушенных зданий, повыше. Тут стоило задержаться подольше, но Иван прошёл мимо них почти равнодушно.

Что-то было очень не так. То ли с тем, что окружало его, то ли с ним самим. Он понимал, что не имеет разумных объяснений происходящему. Но не хотел или не мог на этом сосредоточиться. Впрочем, получалось, что в его положении хотеть и мочь были одним и тем же. Всё это, в сочетании с созерцанием обречённых на скорое исчезновение следов человеческой деятельности, усугубляли гнетущее впечатление какой-то запредельной потерянности, которое не оставляло Ивана ни на миг.

Так что, когда загадочная фортеция осталась позади, он вздохнул с облегчением. Тропа теперь шла лесом, мох по-прежнему пружинил под ногами, но под ним ощущались уже не хляби болотные, а твердая земля. Впереди просветлело, еще несколько шагов, и лес кончился. Впереди расстилалась пустошь, дальний край которой терялся в синеватой дымке, а по обе стороны тянулись невысокие холмы, поросшие корабельными соснами. От этого Ивану казалось, что он стоит на дне высохшей реки. Обкатанные временем валуны, возвышающиеся среди каменистых россыпей, еще больше увеличивали это сходство. Очевидно, тут когда-то прокладывал себе путь ледник, ползущий с севера.

Тропа, между тем, совершенно исчезла, и Волох, до того уверенно шедший вперёд, вдруг остановился и стал озираться, высматривая какие-то, одному ему ведомые приметы. Он, то задирал лицо к небу, будто надеясь найти путь по солнцу, то склонялся к самой земле, будто принюхиваясь, и напоминал при этом диковинного зверя, ищущего потерянный след. Воспользовавшись случаем, Ермощенко присел на плоский камень, сколотый поверху, и, вытянув гудящие ноги, стал с интересом наблюдать за таинственными манипуляциями старца. Саня и Митька остановились поодаль, и стояли безмолвно, слабо зыблемые ветром, словно бессмысленный тростник.

Волох неодобрительно покосился на него, но ничего не сказал, слишком был занят, обходил в четвертый раз огромный, в три человеческих роста, валун, положив ладонь на его серый, нагретый солнцем, бок.

— Что ищем? — лениво поинтересовался кузнец и, не дождавшись ответа, задумался о том, почему он до сих пор не попытался переговорить с товарищами по несчастью, вдруг скажут чего умное. Хотя, конечно, по тому состоянию, в котором они пребывали, рассчитывать на это приходилось не очень. Но, всё одно, посмотрел Иван туда, где они стояли, и увидел, что они снова куда-то исчезли. Тут бы возмутиться или огорчиться на худой конец, но мозг Ермощенко отделался только вялой констатацией того грустного факта, что беседа с Саней и Митькой откладывается на неопределенное время. Зато Волох, глаза б его не видели, наблюдался как нельзя более лучше. В последний раз обойдя валун, он, кажется, нашел то, что искал, вытер пот со лба и, присев на соседний камень, снова отверз уста. — Что ищем, спрашиваешь? А сам не можешь сообразить?